— Витя, держись! Царапайся!
«О черт! Откуда-то принесло Илью», — мелькнула мысль в свалке.
— А ну, кто на Куличкова! Ха! Ха! Забыли, гады, сволочи, Куличкова. Ну, ну! Помахайте ручками. Ах, ты нож? На! Помни!.. Ах, ты еще и вон как? На еще!..
Виктора кто-то укусил за руку. Кто-то замахнулся на него гитарой. Он успел присесть, гриф хрястнулся с березу, отлетел.
— Кранты! — завопил кто-то. — Мильтоны!
— Ходу!
Вдруг умолк Илья.
— Илья, Илья-я! — закричал Виктор. Илья молчал. В голове стало невыносимо жарко. «Все», — подумал он, и, уже ничего не понимая от злости, стал махать кулаками и раскидывать наседавших юнцов.
Сбегался народ. Кто-то кричал:
— Милиция! Где милиция?
Виктор опомнился, когда услышал свисток. Опустил руки, но кулаки разжать не смог. И вдруг он почувствовал чуть сбоку, под сердцем, острую боль. Удивленно прислушался к себе, прижал ладошкой. Рубаха была мокрой. «Подрезали», — безразлично к себе подумал он.
— Илья, Илья! — стал искать Илью.
Кто-то валялся на земле, кто-то убегал.
— Не берите его! Он от десятерых отмахивался! — защищали спотыкающегося Виктора.
Илья лежал ничком. Виктор поднял его. Тот очнулся, открыл потускневшие глаза. Из виска сочилась кровь.
— Голова звенит. Знаешь... Кастетом... Я снова руку вывихнул. Да чего ты меня держишь, как девочку? Пусти... Задержите Соловья-Прутикова и Клима Раннева, — сказал Илья подошедшему милиционеру. — Остальные — мура! — добавил он, покачиваясь.
Подошла еще «скорая» и милицейская машины.
— Соловья, Соловья возьмите! — беспокоился Илья.
— Илья, здесь его не было, — сказал Виктор.
— Это ты нам прически портил? — остановился один возле березы, у которой сидел Виктор.
— Был грех!
— Силе-ен!
— А где Соловей, не скажешь?
— Прекратить разговоры! — пробасил милиционер, совсем еще мальчик. — Отойдите, отойдите, товарищи! Мешаете! — он непрестанно раскидывал руки, будто собирался обнять всех любопытных.
И тут вовсе близко, за березами, началась перестрелка. Тотчас же из темноты кустов выскочил пожилой милиционер с собакой на руках. Собака жалобно повизгивала, стараясь лизнуть рану на боку.
Следом почти вынесли его.
Зубакин, теряя сознание, словно издалека услышал:
— А-а-а! Паразиты! Стукачи! Не возьмете! Нет!
Человек вырывался. Кидался кусаться.
А Виктору за эти последние полчаса жизни привиделся солнечный-солнечный день. Как идут они с Моховым по цветистому прилужыо Тобола, как вдруг широко открывается вид на взгорок, на розовую кипень цветущего сада. А навстречу бегут маленькая светловолосая девочка и большая серая собака. У девочки круглые синие глаза. Она бежит по лугу, по белым ромашкам и звонко смеется. Смеется и кидается ей навстречу Мохов.
И Зубакин чувствует себя таким счастливым в этот солнечный день, что падает в цветы. И земля качает его, баюкает и несет куда-то...
Зубакина несли на носилках к «скорой».
Врач торопила.
Белая мель
1
В то утро, с которого все и началось, будильник ни с того ни с сего затрезвонил на пятнадцать минут раньше, быстро выдохся и замер на полу возле ножки тахты. Петунин проснулся.
В комнате было еще сумрачно, а за окном то ли густел туман, то ли моросил дождь.
Петунин опустил руку, нашарил на полу бутылку с кефиром, отхлебнул. Быстро встал. Обстоятельно помахал руками и, взяв электробритву, пошел в ванную. Под холодной водой потоптался на скользком дне ванны. Стало приятней. Зная, что время у него еще есть, блаженно покряхтывал, бил себя ладонями. Но очень скоро его блаженство прервал телефонный звонок. Было без пятнадцати пять.
— Только что, — принялся докладывать начальник смены Буракин, — была травма...
— С кем? С кем, спрашиваю?
— В четыре часа пять минут...
— Дальше? — закричал Петунин и наконец понял, что ничего сразу не добьется от перепуганного Буракина, пока тот не соберется с мыслями. Замолчал и стал ждать, что он ему еще скажет.
— ...Из пакета выскользнул полутораметровый уголок и упал на каменщика Веревкина...
— Дальше...
— Уголок падал стоймя... Задел Веревкина. Доставлен в больницу. Раздроблена рука. Ушиб головы. Сильный, — Буракин вздохнул. — Но... могло быть хуже...
— Пришлите дежурную машину.
— Она у вас под окном.
Петунин опустил трубку и несколько секунд смотрел на проснувшегося щенка, красного сеттера, сделавшего лужу возле тумбочки. Петунин погладил щенка, и ему захотелось спрятаться под одеяло, уснуть и снова проснуться и отмахнуться от этого звонка, будто от плохого сна. Потом он стал думать о каменщике Веревкине, молчаливом крепком мужике с хмурым, внимательным взглядом, с тяжелыми кулаками и о его жене, подручной огнеупорщиков — Фае, всегда идущей вроде и не рядом с мужем, а так, на полшага позади, как на ниточке — с работы и на работу вместе, молча, с почтением во взгляде на мужнину спину.