— Я же тебе обещал хорошее место, — сказал Спирин и бросился к проходящему такси, — Едем. — А шоферу сказал: — К гостинице «Турист».
Ехали и молчали. В ресторан вошли тоже молча и сели у раскрытого окна.
— Нуте-ка, нуте-ка, — берясь за меню, повеселел Спирин. — Что будем? Водочку?
— Я шампанское, а ты все остальное на свой вкус — доверяю.
— Во всем бы.
— Далеко заведешь.
— М-да, — вздохнул Спирин, — а сегодня на печи...
— Ты можешь когда-нибудь не говорить про печи? — взорвался Петунин и, хлопнув ладонью по столу, тотчас сник: — Извини.
— Могу, Артем Сергеевич, могу, родной! — согласился Спирин. — Э-эх ты, тамбовский житель! — добавил он с сожалением и отвернулся, стал смотреть на пустующий бар, украшенный чугунными кружевами по темному полированному дереву, и на огромные настенные тарелки, тоже каслинского литья.
— Извини, — еще раз сказал Петунин и закурил. Он видел, как порозовели скулы у друга, но тот был добрым человеком и не хотел, чтобы в его глазах кто-то прочел осуждение.
— Ладно, старик, замнем, — Спирин повернулся и накрыл своей рукой руку Петунина, лежащую на столе, легонько сжал ее и понимающе кивнул.
Официант, юркий парень, принес шампанское, бесшумно открыв его, налил в тонконогие бокалы. Шампанское было холодным. Зал полупустой. Появился оркестр, и зажгли свет. Из окна веяло сумерками и остывающей хвоей.
— Ладно, я выпью за печи! — Петунин виновато улыбнулся. Он не мог сказать другу о том, что у него только что было яростное желание выкинуть его в окно, вместе с его уверенностью в своем бытии, с преуспеваньем в работе — со всем. Это желание он с трудом подавил в себе, но пальцы рук дрожали, и надо было их куда-то деть, стал мять из бумажной салфетки шарики.
— Ты что-то совсем расклеился, — успокаивающе сказал Спирин и, выпив рюмку водки и закусив салатом, стал смотреть на танцующих. — Ничего. Это пройдет. Это бывает.
Играли танго. Парень с русой бородкой пел песню о том, что есть на свете соловьи и простые сизари.
«Есть простые сизари... Есть простые сизари...» — стал шептать Петунин вслед песне.
— Ты думаешь, я черствяк? — вдруг спросил Спирин. — А? Молчи. Вижу, что думаешь. Ты думаешь, что сидит вот Спирин спокойный, уверенный. А может, тебе плохо и мне плохо? А, да что там... Потанцевать не хочешь? — Оживился: — Смотри-ка ты, в стаю белых ворон залетела розовая чайка! Вот тут-то мне и конец! Я пошел.
Спирин сорвался с места и полетел через весь зал вслед за девушкой в розовом брючном костюме. Вскоре они оба появились перед Петуниным. У девушки было милое веснушчатое лицо с голубыми глазами, узкая сухая ладонь.
Петунин глянул на друга и усмехнулся. Он знал уже, что стоит захотеть — и эта девушка будет его, потому что та смотрела на него так, как будто обрела весь белый свет.
Петунин был смугл, узколиц, со впалыми щеками, резко очерченным ртом и большими серыми глазами в темных ресницах. Когда Петунин веселел, глаза его лучились, сияли, звали, обнадеживали и — ничего не сулили.
— Ну-с, Афродита, давайте знакомиться, — предложил Артем.
— Я не Афродита. Я — Люся.
— Очень мило, Люся. Присаживайтесь. — Артем пододвинул стул, а Спирин поспешно схватился за бутылку с шампанским.
— Это вот Спирин. Вы видите его? Ученый человек. Только что...
— Артем Сергеевич, — взмолился Спирин.
— Ну, полно, Николай Захарыч, полно прибедняться... Вы знаете, Люся, этот человек только что выступал с докладом. Он сконструировал новую мартеновскую печь. Блестящий доклад, знаете ли... И вот — мы здесь... И вы с нами...
— Люся, что вам заказать? — торопился Спирин, все больше расцветая.
— Право, не знаю. — Люся вдруг оживилась, осмелела. — Можно? — потянулась за сигаретами.
— Вам, Люсенька, все можно, — сказал Артем. — А для начала давайте поднимем бокалы за Спирина. Знаете, когда-то мы с ним сидели за одной партой в сельской школе. Он был прилежным мальчиком. И вот ведь как все обернулось! Он ученый, я же — водитель такси — развожу чужие судьбы и обманываю свою. Но думаю, что ему вот-вот выделят персональную машину, и тогда...
— Возьму, возьму... Личным шофером.
— Спасибо. Теперь я спокоен, — растроганно сказал Артем.
— Вижу. Спокойней некуда... Ну как?
— Все проходит, — сказал Петунин. — Ты все делаешь правильно.
— То-то. Ты не против, если мы потанцуем?
— Ради бога, танцуйте, дети мои, а я подумаю о судьбе своей. Заодно и о вашей...
Люди танцевали. А он сидел, курил, поглядывая сквозь клубы папиросного дыма на красивых женщин.
3
После танцев Петунину снова стало невесело, потому что снова надо было выныривать из бездумья и легкости — ресторан закрывали. Когда вышли, Петунин предложил взять такси и поездить по ночному городу, но, предлагая это и поглядывая на девушку и веселого Спирина, он уже знал, что оставит их вдвоем, не поедет, а пойдет и пойдет, хоть на всю ночь, и где-нибудь остановится — возле своего ли дома или возле Юлиного. Но после часа ходьбы Артем сел на скамейку в каком-то скверике. Ему нравилось то, что на других скамейках сидели парочки — целовались. Петунин не то чтобы завидовал, не то чтобы страдал лютой завистью — нет, ему было грустно оттого, что он вот сейчас так же мог бы сидеть здесь не один, а с той девушкой в розовом и она бы сидела с ним покорно и преданно. «Тебе мало тех одиноких минут, черт этакий? — с грустью укорил он себя. — Тебе можно только играть до какого-то предела, и ты это знаешь. Ты знаешь, что придет минута, когда не будет пути назад, и ты будешь страдать, потому что ты — такой. Так зачем же нужен тебе еще этот веснушчатый ребенок?.. «Широки врата, и пространен путь, ведущий в погибель». — Вспомнил: — Счетоводом-то, может, и не возьмут, а бригадиром авось... Господи-и, мама моя родная, что буду я делать сейчас в нашей деревне, что? Какой теперь из меня бригадир, какой счетовод? О чем ты? Нет. Не нужен я там. А здесь кому ты нужен? Какой из тебя начальник цеха? Ну-у, брат Артемий, что-то тут не так, как-то ты заблудился. Вот и шагай, топай в снабженцы... — При этой мысли Петунин расхохотался. — А что? После войны мальчишкой стаканами продавал табак — опыт есть. Вот и трудись в снабжении. Занимайся флягами, краской, рукавицами. А что? Зато без непрерывных звонков по ночам. День рабочий — с восьми до пяти. Что может быть лучше?»