— Ну, можно же просто так ездить. От кольца до кольца… А пойдем в костел? — вдруг предложил он. — Ты когда-нибудь там была?
— Нет. — Она остановилась. — У меня бабушка туда часто ходит. Она полька. Католичка. А меня не берет. Комсомольцам, говорит, нельзя.
— Можно. Я там был.
Перед входом в собор она немного затормозила. Но он взял ее за руку и потянул за собой.
И ничего страшного не произошло. Ну, взял.
Ну, за руку. И стоило столько времени думать о том, как же это сделать… Даже в детском саду детей строят парами и велят взяться за руки.
Почему же к семнадцати годам начинаешь бояться этого прикосновения, как огня? А на самом деле совсем не страшно.
И потомственная Альбинина Божья матерь Женьке в этом деле явно поспособствовала. Потому что помнила его с детства.
А потом он сказал ей, что живет в доме по соседству.
— А это удобно? — спрашивала она его в третий раз, когда он открывал ключом дверь в квартиру.
— Я ж тебе говорю, у меня нет никого. Мама до десяти в библиотеке. Раз уж мы рядом оказались… А мне сегодня в больницу не надо.
В комнате было чисто. Мама перед уходом всегда убирала. Все шкафы в комнате были заполнены книгами. Альбина с интересом огляделась. И с удивлением поняла, что зеркала нигде не видно. А она так любила на себя смотреть в чужие зеркала. В каждом она выглядела как-то иначе. По-новому. Но всегда была хороша.
Женька выдал ей мамины тапки, и в душе у него на мгновение возникло смятение. Не кощунство ли это? Он, вообще, почему-то занервничал. И стал озираться по сторонам, пытаясь представить, как выглядит его дом в ее глазах.
И ему понравилось. Он остался стоять, прислонившись спиной к стене, и наблюдал за ее продвижениями по комнате.
Она пошла медленно, как в музее, разглядывая корешки книг и рассматривая вереницу Флориных любимых слоников. И остановилась возле маленькой палехской шкатулки. Повертела в руках. Поднесла почти к самым глазам, разглядывая мелкий рисунок. Поставила на место.
— Чего у тебя интересненького есть? Показывай.
— А ты открой. Может, тебе интересно будет.
Там всякие старинные штучки. Мамины.
— А можно? — спросила она. И видно было, что ей это гораздо интересней, чем полки с книгами.
— Говорю же, — кивнул он головой.
— ух ты! — сказала она с придыханием, вынимая из шкатулки серебряный перстень с камнем. — Красота-то какая! А откуда это у твоей мамы. Фамильное?
— Нет, не совсем. Мама рассказывала: вроде бы бабкина подруга какая-то шкатулку эту здесь хранила. Меня еще не было. У нее соседи воровали. Она из комнаты выйдет куда-нибудь, а соседи сразу к ней лезли. А может быть, ей казалось. Она старенькая уже была. Так свои ценности бабке моей на хранение принесла. Они, кажется, в эвакуации познакомились. А она одинокая была. Умерла, а шкатулка ее здесь и осталась. Мои и узнали, что в ней лежит, только после того, как она умерла, та женщина.
— Камень какой красивый! Никогда такого не видела. А почему твоя мама не носит?
— Она раньше все время носила. Я ее с детства с этим кольцом помню. А потом оно тесновато стало. От возраста.
Альбина повертела кольцо, посмотрела камень на просвет, надела себе на палец и вытянула руку, чтобы посмотреть со стороны. Белоснежной руке ее гранатовый перстень очень шел.
— Красиво? — Она обернулась к Женьке. — Мне идет?
— Камень на твой глаз похож. Темный. — Он хотел сказать «твои глаза», но это показалось ему слишком высокопарным. Она повертела"" повертела рукой с кольцом, сняла его и аккуратно положила на место.
— А что еще в этой шкатулке было?
— Такого — ничего. Брошка какая-то. Я не помню — куда-то делась. Еще какая-то ерунда.
— Чаю давай попьем? — сказала она, перемещая зону исследования в район его письменного стола.
— Я сейчас. Тогда воду поставлю. — Невский толкнул спиной дверь и вышел.
Альбина оглядела широкий стол. На Женькиных тетрадках лежала раскрытая книга. «Особенности тактильной чувствительности». Медицинская литература. Она удивленно качнула головой. Сама она, готовясь в медицинский, таких книг не читала. А рядом, в подшитой перепечатке, лежали «Пророчества» Нострадамуса.
Он зашел в комнату бесшумно. И сказал ей:
— Смотри.
— Вот это да! — она восторженно смотрела на него в белом халате и санитарском колпаке.
— Врача вызывали?
— Вызывали, вызывали… — подыграла она. Садитесь.
— На что жалуетесь, больная? — он сел к столу.
— Сам ты больной… — засмеялась она. — А что тут у тебя за книжка такая медицинская?
— А-а-а, очень познавательная книжка. Хочешь, фокус покажу? — И он улыбнулся своей кривоватой улыбочкой и почему-то в этот момент остро напомнил ей Акентьева, собирающегося съесть стакан.
— Какой еще фокус? — недоверчиво спросила она.
— Закатай рукав до локтя и положи руку на стол. — И наткнувшись на ее упрямый взгляд, улыбнулся по-человечески. — Ты чего? Боишься?
Больно не будет. Обещаю.
— Кровь из вены, надеюсь, тебя брать не научили на мою голову? — мрачно пошутила она, однако белый кружевной манжет расстегнула и рукав своего коричневого платья закатала. — Точно не больно?
— Абсолютно. Только надо будет глаза закрыть. И не подглядывать. — И она, секунду поколебавшись, решила ему поверить. Людям в белых халатах она привыкла доверять с детства.
— Когда я дойду вот сюда, — он коснулся пальцем ямочки локтевого сгиба, — ты скажешь стоп.
— Ну, а смысл? — спросила она, не понимая.
— Узнаешь. Закрывай.
Ей было ужасно щекотно. А он продвигался по ее руке медленно, как муравей.
— Стоп, — сказала она и открыла глаза. Его рука не дошла до локтя сантиметров пять. Как это? — спросила она капризно. — Еще раз давай.
— Давай. — Глаза у него смеялись.
— Стоп. — И опять она поторопилась.
— Можешь не пытаться, — сказал он. — Это у всех так. Аномалия локтевого нерва.
— Как вы мне нравитесь, доктор, — сказала она с искренним восхищением, опуская рукав и застегивая манжет. Он, и вправду, ей в этот момент нравился.
— Чайник вскипел, наверное. Пойдем со мной.