-- Не угодно ли тебе полюбоваться на этих двух господ, -- иронически произнес Ключарев, внезапно останавливаясь на перекрестке, -- посмотри, как они любезно пожимают друг другу руки и улыбаются, чтобы скрыть зевоту. Это люди однажды представленные друг другу на именинах. Они, извольте видеть, знакомы, и им неловко было не остановиться. Ни у одного из них не хватило храбрости сказать другому: "вот что, государь мой, проходи-ка ты своей дорогой, мне что-то скучно". Танцуйте малые друзья, на одном месте, гримасничайте, кривляйтесь, как обезьяны, придумывайте вопросы и ответы. Боже мой, как ограничен круг людей, близких каждому из нас от рождения и до могилы. Можно пересчитать по пальцам: родные, знакомые родных, товарищи по гимназии и по университету, сослуживцы, родственники жены, а потом опять в прежнем порядке -- товарищи и сослуживцы детей. Поистине заколдованный круг. И какие все отвратительные слова, ты только вслушайся: "знакомые, товарищи, сослуживцы". Какой насмешкой звучит такое, например, словечко, как родственники. Разве ты не чувствуешь тесноту этих слов, тесноту могильного склепа?.. А сколько придумано способов, чтобы всячески разобщиться между собою. Вагоны трех разных классов, отделения для мужчин и женщин, формы различных наименований, труд интеллигентный, и не интеллигентный, профессии почетные и непочетные... Да знаешь ли ты, что пока существует все это, никакие человеческие гекатомбы не дадут свободы. Аминь! -- печально оборвал он.
Приятели, как остановились так и стояли на перекрестке, и пока один говорил, а другой слушал, небо изменилось неуловимо для глаза, потемнело и посветлело, сделалось похожим на зеленоватую кисею, в которой таяли и исчезали водянисто-золотые призрачные звезды. А волшебно-живые огни заката в стеклах последних этажей уже сливались с уютными красноватыми огнями ламп.
-- Ты как будто грозишь неведомому врагу, -- волнуясь сказал Гордеев и замигал белыми ресницами, -- между тем во всем, что ты осуждаешь, виноваты сами же люди. Может быть, большинство из них не желает той свободы, которую ты проповедуешь.
-- Ага! -- радостно подхватил художник, точно ждал этого возражения, -- великолепно! Кто же нам мешает проверить?
-- Но как же мы будем проверять, не пойдем же мы опрашивать весь город, не полезем, наконец, в чужие квартиры?..
-- Увидим, увидим, -- загадочно говорил Ключарев, по привычке махая рукою сверху вниз, -- ты только доверься, ну попробуй сойти на два часа с ума. Вообрази, что мир давно переустроен и докажи, что ты не какой-нибудь изолгавшийся буржуа, а настоящий, свободный человек.
-- Да мне что, -- как бы обидясь сказал Гордеев, -- я согласен на что угодно. Чудак, точно с тобою спорят... Однако, какой у тебя план?..
-- Увидим, увидим, -- тем же загадочным тоном повторил художник, -- забудь только на всякий случай, что у тебя фуражка с кокардой, а остальное приложится само собой.
И, взявшись под руку, приятели свернули с переулка на проспект. Молча, в непонятном волнении, они пошли вперед, и хорошо знакомая улица уже казалась им незнакомой, завороженной. То, что час тому назад было только похоже на сон -- деятельный, предприимчивый, осторожный, -- прежняя отчетливость и сухость красок вдруг сменилось лихорадочной и туманной грезой. По-прежнему, все, начиная с чугунной резьбы в воротах и кончая безукоризненно круглыми камнями мостовой, было до вычурности рельефно вблизи, но отдаленные предметы неожиданно выплывали навстречу, и стены домов с прозрачно-черной обманчивой глубиною стекол надвигались, как декорация или панорама. Круглый балкон у башни углового дома, звуки рояля из пятого этажа, воздушной тяжестью падавшие на землю, фигуры женщин, подходивших к окнам в белых пуховых платках, края подушек на подоконниках, все очаровывало непонятной новизной. Вдруг блистали клочочки неба в глазах у засыпающей лошади, и тут же рядом из открытого окошка доносился запах сирени и виднелась голова старика с веерообразной серебряной бородой, а за нею -- мебель в чехлах и восковые листья олеандров. Мелькнули, исчезая в переулке, две маленьких девочки на тоненьких ножках, вызывающе покручивая ус прошел офицер с перетянутой талией и колеблющимися бедрами, вдруг выплыло лицо с черной бородой и странно мерцающими глазами, углубленными внутрь, похожими на маленькие жуткие оконца... Обернулся, точно хотел заговорить, притворно нахмурил брови и медленно, как бы колеблясь, прошел в ворота. Опять жадная пустота раскрытых окон, а у одного из них -- женщина с красноватыми волосами и белой лебединой шеей. Засмеялась или не засмеялась?.. Под темной аркой подъезда замерли шаги и мрачно блеснула хрустальная ручка двери. Проплыл вокзал с бледно-желтыми четырехугольниками окон, и Ключарев с Гордеевым долго слышали позади себя шум уходящего поезда и грустно хохочущие свистки локомотива. Дойдя до набережной канала и увидав за холодными перилами заснувшую теплую воду с опрокинутыми черными и белыми стенами, с отчетливой линией карнизов, обведенных оранжевой чертой, с отраженным небом, художник не выдержал и громко стал считать волшебные, тающие, светящиеся, зеленоватые, розовые, золотисто-лимонные тона. Дул ветер, похожий на шутливые поцелуи в ухо, звуки военного оркестра из сада гонялись за смутными призраками вдали, и чей-то внимательный лучистый взор все время чудился сверху. Захлопнулось окошко с плачущим звоном...