В соседях жил до старости, по словам мамы, несусветный лодырь, мужик-бобыль по прозвищу «Пататуй». Так жил, бедолага, что, когда помер, никто не хватился, никто не проведал, никому до Пататуя не было дела. Так и лежал в своей хибаре пять дней. Да и до могилы его проводить никто не пришел.
Наверное, только одна такая есть на свете мать, как Дашина мама. Когда родилась Ирочка, соседки языки измочалили, гадая о Дашиной судьбе больше, чем о своей собственной. Находили дело, сидели в кухне, заводили речь издалека:
— Дайкося, думаю, понаведаюсь в суседи, хошь поговорю, узнаю, как народ-от живет...
А потом уж будто к слову:
— Какова роженица-то? Ребеночек-то каков? Имечко-то какое дали?
Мама и виду не подает. Сладко ли ей слушать намеки на вдовье положение дочери при живом муже? Даша, сидя в горенке, все слышит. Слышит, как мама обряжается у печки, слышит ее ровный, совсем обычный голос:
— Ирочкой нарекли. Отец, вишь ли, настоял. По мне-то как хотят! Ирочка так Ирочка. Это уж их, родителево, дело.
Нетерпение узнать побольше так и толкает гостью:
— А кем он ноне, муж-то Дарьюшкин? Сказывали: на театре все играет. Деньги-то, наверное, лопатой гребет?
Даша готова выбежать в кухню, вытолкать непрошеную гостью взашей, готова упасть маме на грудь...
Вот опять ее голос:
— И не говори, соседка, денежки, думаю, немалые зарабливает. Надысь опять платье послал, самолучшее купил.
— Видали его на Дарьюшке, видали, — подтверждает гостья. — Богато платье-то да тако ли фасонисто...
А поплин-то на платье Даша покупана в городе сама, и шила платье все та же на все руки мастерица — мама.
Так-то, Владимир Петрович... Мама охраняла дочернюю, а за одно и твою честь, хотя чести у тебя — давно догадалась она — нет и не было. Но и сейчас, наверное, в деревне мало кто знает, куда исчезла Даша: к мужу ли в новую квартиру или подальше от мужа и от всех его квартир.
У Даши до сих пор в памяти мамины ответы любопытным:
— Уехала доченька к мужу. Хорошо, видать, живут. Ладно! А что Ирочка померла, так с богом не поспоришь. Может, и к лучшему. Кто знает? Люди они молодые, еще не один ребеночек народится. Дело житейское. Дай им бог!
А ты, Владимир Петрович, даже не удосужился повидать свою дочку. Даже похоронить ее не приехал. Пятьдесят рублей послал. Слышишь: пятьдесят рублей! За дочь. За Ирочку...
Даша стояла на повороте дороги под молодой, но уже высоконькой и прямой, как свечка, сосенкой, глядела в сторону поселка. Сейчас появятся рабочие, Даша повидает бригадира и пойдет домой спать. Сиди, Владимир, жди. Только Даша никогда не превратится в прежнюю, послушную, всепрощающую. Нет!
Утренний ветер качнул крону сосенки. По ней будто прошла легкая дрожь.
Даша подняла глаза: маленькая крона, а густая. Ствол в нее, как стрела, нацелился. Какой он светлый, радостный, меднотелый! Как загар на Сашиных плечах.
Даша закрыла глаза, потерлась щекой о прохладную, нежную кожицу-кору. И стыдно и сладостно думать о Саше. Только о Саше. И ни о ком другом.
Разговор на дороге. Рабочие идут. Но почему-то из лесу, не из поселка. Кто в такую рань бродил в лесу?
Даша не хотела бы никому показываться сейчас. Она отшагнула от сосны в придорожный подрост и даже чуть-чуть присела в нем: так ее поразил один голос.
На дороге показались двое: бригадир дорожных рабочих и Саша. Пропустить их или выйти? Саша что-то говорит, но его слова пролетают мимо Дашиных ушей. Она слышит только звук его голоса.
«Пропустить их или выйти?» — все еще думает Даша, а сама уже идет навстречу. Она совсем не замечает своего бригадира, только Саше одному протягивает руку, одному ему говорит:
— Доброе утро, Александр Фомич! По грибы ходили? Не рано ли?
— Здравствуйте, Даша!
Сейчас Саша увидит тех, двоих. Может быть, спросит: кто это беседует с Романом Фомичом под ее, Дашиным, окном? Что она скажет ему? Как скажет?
Надо ли говорить?
Бригадир постоял, поглядывая то на одного, то на другого, потом нарочито равнодушно сказал:
— Так я пойду, Александр Фомич. Прямиком-то по опушке любо сейчас.
Тот молча кивнул.
— Новую-то трассу, Дарья Борисовна, товарищ Бальнев показывал мне. — Бригадир повернулся к Даше. — Так что теперь все в порядке.
Он шагнул на боковую тропу и пропал в лесу.
— Зачем ты подменяешь меня? — зарделась Даша.
— И не подумаю, я по пути... Да и не спалось что-то.
Он взял ее руку, легонько потянул:
— Даша!..
— Постой... Мне надо сказать тебе... Это очень серьезно, очень.
— Не надо ничего говорить.