Но ты не вышла и моя последняя надежда спастись растаяла сереющем вечернем воздухе.
Останавливаться БЕЛАЯ ПЕРЧАТКА мне не давала. Только, если падал, споткнувшись через какой-нибудь корень или сухое упавшее дерево, тогда она ждала, пока поднимусь. И сразу ноги несли меня, помимо моей воли, вслед за летящей впереди БЕЛОЙ ПЕРЧАТКОЙ все дальше и дальше, без дорог, через пни, буераки, колдобины, спускались в овраги, карабкались на сопки.
Лицо, руки, ноги были исцарапаны до крови, исхлестаны ветвями и очень болели. Ужасно хотелось есть, но более мучительной была жажда. Я переходил вброд речки, ручьи, но наклониться попить не допускала неведомая сила. Под вечер третьих суток мы, наконец, пришли. Мы, если считать БЕЛУЮ ПЕРЧАТКУ существом одушевленным.
Пришли в заброшенный поселок с заросшим мхом, полуразвалившимися избенками явно казенного вида. Они были вытянуты в одну линию справа от заросшей высокой травой и кустарником, данным давно заброшенной дороги. Окна домиков были обращены к дороге и простирающемуся за ней необозримому лесу. Все они были заколочены почерневшими уже досками. Задними стенами избушки лепились к подножию небольшой продолговатой возвышенности, поросшей негустым лесом с голой каменистой вершиной.
Провела меня БЕЛАЯ ПЕРЧАТКА к самой последней избе. Дальше дорога спускалась к небольшому озерку, зарастающему осокой и тростником.
Изба, к которой я подошел, сойдя с основной дороги, стояла в стороне от стройного ряда казенных избушек, хотя была даже меньше каждой из них. Она стояла к ним полубоком, а ее передние окна, словно пустые глазницы, устремлены были не к дороге, как у остальных домишек в поселке, а к вершине сопки, заостренной в этом месте, будто гребень на голове сидящего каменного петуха. Казалось, изба хотела взобраться на нависающую над ней каменную возвышенность, покорить эту заманчивую вершину, но ее останавливала необходимость присматривать за теми избами, что стройными рядами стояли окнами к дороге и мечтать не смели ни о каких вершинах.
Избенка была сильней изношена, чем остальные избы в поселке. Повсюду торчали оторванные доски и ,казалось, вот-вот обвалится крыша. Когда я подошел к входу в избушку, то увидел, что от нее к горе тянется небольшой свежевскопанный огородик, на котором абсолютно ничего не росло, несмотря на то, что была уже середина лета.
БЕЛАЯ ПЕРЧАТКА завела меня в избу, а сама подлетела к стоящему в углу огромному кованому сундуку с надетым на петлю для замка тяжелым навесом. Замка на сундуке не было. Кажущаяся нежной и слабой, пустая внутри БЕЛАЯ ПЕРЧАТКА, вычурно изящным движением обхватила огромный и непомерно тяжелый в сравнении с ней навес и с его помощью мгновенно подняла крышку сундука. Мне стало видно, что сундук наполовину заполнен аккуратно уложенными БЕЛЫМИ ПЕРЧАТКАМИ. Их там еще очень-очень много.
Моя ПЕРЧАТКА-проводник нырнула в раскрытый сундук, напоминающий раскрытую пасть с белыми зубами - ПЕРЧАКАМИ внутри, и крышка с грохотом захлопнулась.
Освобожденный от присмотра БЕЛОЙ ПЕРЧАТКИ я обошел коморку, выглянул в окна и понял, что под ними не свежевскопанный огород, а аккуратно разрытая неглубокая могила. Несмотря на усталость, у меня по коже пробежали «мурашки», но осмыслить еще и этот страх, и эту жуткую тревогу я был не в состоянии.
Усевшись на деревянную скамью у стены, некоторое время я еще крутил головой, озираясь. В памяти остались покрытые мхом стены с торчащей паклей между бревен, полуразвалившаяся печь, с зияющим закопченным жерлом; небольшой деревянный стол и лавки вокруг стен, да сундук в красном углу - такой огромный, что даже печь не могла с ним сравниться в размерах.
Не было ни еды, ни воды. Подойдя к двери, я попытался выйти наружу. Ничего не вышло. Казалось, она была приперта снаружи большим бревном, потому что ни одного другого запора я на ней не обнаружил. Ничего не оставалось, как лечь на лавку, поджав ноги, и заснуть...
Николай умолк. Закрыл глаза. Помолчав некоторое время, он повернул голову, печально взглянул на Веру и произнес:
- Нет, Вера, переоценил я свои возможности. Очень устал. Не могу больше говорить. Давай помолчим. Если смогу - засну. Хочется рассказать подробно, а сил нет. Но я все расскажу завтра, хранить в себе весь этот ужас я не смогу, поэтому ты просто подожди и прости меня...
Вера уснула безмятежная, успокоенная, прижавшись щекой к руке Николая чуть ниже плеча, с радостью ощущая не твердые теперь, как железо, а мягкие, дряблые мышцы. Они вызывали в ее душе щемящую жалость и умиление.
Свой рассказ Николай смог продолжить только после обеда следующего дня, когда дневной сон разморил Васеньку, и он угомонился в своей постельке. С утра перевозбужденный появлением в доме Николая, Василек требовал от Веры много внимания, но теперь пообедав и уложив ребенка, она прилегла рядом со своим бедным Колей и приготовилась слушать.