Глава XXV. НА ПОСТОЕ
Замок сэра Мармадьюка Уэда стоит на крутом склоне одного из центральных холмов бэлстродского парка; это великолепное здание из красного кирпича с облицовкой из белого камня, привезенного из-за моря, с канских каменоломен.
Он выстроен в норманнском стиле: высокие массивные стены и полукруглые романские арки над дверьми и окнами.
К замку ведет тенистая аллея, которая перед самым домом переходит в роскошный цветник, а позади дома находится обширный двор, в самом конце которого расположены конюшни, службы и другие хозяйственные постройки.
Двор с одной стороны примыкает к саду, куда можно войти через высокую чугунную калитку. Глубокий ров с остатками укреплений на стенах идет вокруг всей усадьбы, опоясывая сад, двор и парк и придавая владению сэра Уэда вид укрепленного замка.
На другое утро после праздника в Бэлстрод Парке двор усадьбы представлял собой необычайное зрелище. Если бы кто-нибудь посторонний заглянул в высокие ворота с аркой, он мог бы принять этот обширный квадратный участок, обнесенный стенами, за казарменный двор. Вдоль стен рядами стояли лошади, поводья их были привязаны к крюкам, только что вбитым в каменную кладку, а солдаты, в широких шароварах и ботфортах, в сорочках с подвернутыми выше локтей рукавами, усердно чистили их.
Тут же на земле стояли кожаные ведерки с водой, и на каменных плитах двора поблескивали лужи.
Кое-кто из солдат расположился на скамьях, другие сидели на корточках, разложив толстую попону прямо на земле, и занимались чисткой оружия, стальных кирас, набедренников и шлемов, стараясь довести их до яркого блеска, а потом развешивали их на стенах под навесом, который они сами же устроили для хранения своих доспехов.
Под тем же навесом были расставлены ряды козел, на которых были аккуратно развешаны драгунские седла. Все стены под навесом были сплошь увешаны уздечками, шпорами, пистолетами, кобурами, шпагами и разным другим оружием.
Вряд ли стоит объяснять, что все эти люди и кони, седла, уздечки, оружие и доспехи представляли собой составные элементы отряда кирасиров капитана Скэрти.
Ржание коней, лай собак, крики и перебранка шести десятков солдат на полудюжине разных наречий – все это превратило тихий, спокойный двор усадьбы сэра Мармадьюка в сущий ад, ибо, не говоря даже о всех других звуках, разговоры, которые обычно вели между собой кирасиры Скэрти, вряд ли уж так отличались от того, что можно было бы услышать в этом мифическом месте, если бы туда удалось проникнуть.
Однако, вопреки своей репутации отчаянных буянов, кирасиры вели себя значительно лучше, чем обычно, как будто их что-то сдерживало. Они были шумны и веселы, радовались тому, что им попалась такая отличная квартира, но они не позволяли себе ничего оскорбительного или вызывающего по отношению к обитателям усадьбы.
Если хорошенькой горничной случалось пробежать по двору в сад или куда-нибудь еще, она непременно попадала под обстрел приветственных возгласов и любезностей на французском, фламандском или английском языке, но если не считать этого, то поведение кирасиров было не хуже, чем поведение большинства солдат, присланных на постой.
Командир не разрешил солдатам разместиться в доме, и они расположились на ночлег в надворных строениях, о чем свидетельствовали соломенные постели, разбросанные на полу амбара и других служб, где они провели ночь. Такая учтивая покладистость солдат капитана Скэрти по отношению к хозяину усадьбы отнюдь не вязалась с характером их командира, и, чтобы рассеять недоумение читателя, мы приведем здесь разговор Скэрти с корнетом Стаббсом.
Оба офицера находились в большой гостиной, отведенной для них в восточном флигеле дома. Стоит ли говорить, что это была великолепно обставленная комната! Усадьба сэра Мармадьюка Уэда была не только одной из самых старинных, но и одной из самых богатых того времени. Стены гостиной были обиты испанской кожей, тисненной геральдическими эмблемами; зеленые бархатные гардины на громадном окне-фонаре спускались тяжелыми складками до самого пола, великолепная мебель с чудесной резьбой представляла редчайшее собрание прекрасных произведений средневекового искусства.
Массивный круглый стол посреди комнаты был покрыт тяжелой скатертью из яркой узорчатой дамасской ткани, а на полу, вместо брюссельских или турецких ковров, лежали гладкие циновки из блестящего тростника, сплетенного красивым узором.
Скэрти сидел, развалившись, в кресле, обитом алым бархатом, а корнет, который только что вошел в комнату, стоял перед ним как на аудиенции, точно собираясь о чем-то рапортовать.