Люди (уже не те, которые привезли меня, а другие — надзиратели и контролёры изолятора временного содержания) перевели меня в следующую комнату.
По размеру она была такая же, как и предыдущая. Стены до половины были выкрашены синей краской. Дальше была побелка. На потолке висела лампочка в стеклянном плафоне. У стены в комнате стоял деревянный стол. На нём — лампа на железной гнущейся гофрированной хромированной ножке и подушечка с краской для снятия отпечатков пальцев. Милиционер — сотрудник ИВС — снял отпечатки моих пальцев с каждой руки и оттиски ладоней. Умывальника в комнате не было — мои руки, ладони и пальцы были чёрного цвета. Внутри здания меня конвоировали без наручников.
Из комнаты, где у меня сняли отпечатки пальцев, меня повели в камеру. Камеры находились на первом, втором и третьем этажах. Двое дежурных повели меня по коридору за железную решётку. За ней было помещение, в котором располагались камеры. Оно было отгорожено от других кабинетов. Коридор, в котором слева и справа находились камеры, был длиной около 25–30 метров. Потолки были высокие, ширина коридора была около 4–5 метров. На потолке висели лампочки в стеклянных плафонах, светившие тусклым жёлтым светом. В помещении коридора находился надзиратель. Свет был тусклый, и вид у него был неприметный. Меня сопроводили к первой камере с левой стороны, на серой железной двери которой был натрафаречен № 1, и сказали встать лицом к стене с левой стороны от двери, широко расставив ноги.
Надзиратель ощупал меня снизу доверху, затем ключом открыл дверь в камеру и сказал:
— Заходи!
Я сделал шаг вперёд и остановился. Дверь за мной захлопнулась. Передо мной была так называемая «сцена» (она же «подиум») — деревянный настил, в который практически упёрлись мои голени. Проём до пола был зашит досками, к которым снизу крепился плинтус. Под ногами у меня был деревянный пол общей площадью не более половины квадратного метра. С правой стороны был туалет типа «параша» (без унитаза), рядом с парашей находился эмалированный умывальник с железным краном без вентиля. Двери в туалет не было. От настила сцены туалет был отгорожен высоким полустенком, загибавшимся в проход буквой Г. Стены камеры и полустенок туалета были грязно-белого цвета, в мелких пупырышках от набросанного на стены и сверху побеленного цемента. Очевидно, таким способом заключённым препятствовалась возможность что-либо писать на стенах. Потолок был невысокий — до него можно было со сцены достать рукой. Свет в камеру проникал из небольшого зарешёченного железной проволокой окошка, в проёме которого находилась лампочка — судя по свету, не более 60 ватт. Этот же проём служил отдушиной. Кроме того, в камере было окно размером примерно 40 на 70 сантиметров. Но свет через него в камеру не попадал. Снаружи окно было закрыто «баяном» — толстыми железными жалюзи. Потом шла решётка. Со стороны камеры к окну был приварен железный лист, в котором через каждые десять сантиметров были просверлены отверстия не более сантиметра в диаметре. Однако воздух, видимо, через это окно тоже не проходил, ибо в камере была удушающая духота и висел сигаретный дым.
Под моими ногами были пара ботинок и тапочки.
— У тебя с прошлым всё в порядке? — прозвучал хрипловатый голос. — Ладно, позже поговорим — я вижу, ты первый раз.
Человек лет шестидесяти слез с подиума, обул тапочки и постучал кулаком в дверь:
— Командир, воду включи — человеку руки помыть!
Видимо, вентиль крана находился за дверью, так как стали слышны шаги и в трубе заурчала вода, которая лилась в умывальник, а из умывальника — по железной трубе в дырку параши. На краю умывальника, на стыке со стеной на сложенной в несколько раз белой тряпочке лежал крохотный кусочек хозяйственного мыла. Я намылил руки — краска отмывалась очень плохо. Но тут вода прекратилась. Раков — так звали одного из двух моих соседей — снова постучал кулаком в дверь.
— Не выключай, дай человеку руки помыть! — крикнул он.
Вода снова зажурчала. Я смыл краску и попытался вытереть руки о подкладку полы пиджака. Раков дал мне тряпочку.
— Снимай ботинки и залезай! — сказал он, скинув тапочки и разместившись в дальнем углу спиной к стене под окном камеры.
Хотя сама камера была размером не больше обычного туалета — полтора на два метра, — Раков предпочитал не спать возле параши. Я снял туфли и пролез по подиуму, расположившись и опёршись спиной на оконную стену. Слева от меня находился ещё один человек. Он лежал, свернувшись калачиком, к нам спиной; под головой у него был чем-то набитый полиэтиленовый пакет. К оживлению в камере этот человек не проявлял никакого интереса. Возможно, он спал или дремал, а возможно, думал о своём. Раков назвал его Серёгой. Сказал, что Серёгу крутят за разбой. Себя же он назвал Анатолием Степановичем. Ракову было лет шестьдесят, у него были короткие седые волосы на висках и затылке и лысина на макушке. На глазах — очки с прозрачной оправой и дужками, которые он иногда снимал и клал на газетку у стены на подиуме — в ногах, где находились пачка сигарет без фильтра, коробок спичек, тетрадь с голубой шершавой полиэтиленовой обложкой, ручка и карандаш, которым он решал кроссворды, пакетик с зариками (игральными кубиками) и фишками для нард, вылепленными из хлеба, и пепельница, также сделанная из хлеба. На ногах у него были вязаные носки и синие тренировочные штаны из гладкого синтетического материала. В штаны была заправлена зелёная шерстяная вязаная кофта с длинными рукавами, из-под которых выглядывали морщинистые кисти с наколотыми на пальцах перстнями. С низким и хрипловатым тембром голоса и расторопностью речи, он казался тёплым и мудрым человеком, которому сразу хотелось открыть душу и попросить совета. Своё нахождение в ИВС он пояснял, что его привезли из лагеря по старым делам, что из всей своей жизни он отсидел больше тридцати лет и это была его седьмая ходка. Протянув пачку, Раков предложил мне сигарету.