С этого времени оперá ко мне больше не приходили, и следователи в ИВС меня больше не посещали.
Камера, в которую меня перевели из камеры № 1, сразу показалась мне большей по размеру. Она находилась с противоположной стороны коридора и была под номером 14. Там была такая же деревянная сцена, такой же туалет-параша, который находился также с правой стороны, такой же маленький пятачок перед сценой с деревянным полом, а также небольшое окно, закрытое железным листом с дырочками для воздуха. Однако в этой камере недавно был сделан ремонт — на стенах и потолке была свежая побелка. А сцена была выкрашена свежей половой краской. За решёткой, в вентиляционном отверстии над дверью, горела лампочка-сотка. Сама камера была светлее и за счёт этого казалась больше.
Контингент камеры был сформирован в этот же день, и когда меня в неё перевели, там уже находились два человека, которые заехали туда несколько часов назад.
Один из них сразу представился мне как Фёдор Фёдорович Федун. На вид ему было лет тридцать пять. Волосы у него были тёмные, немного с кудряшками, аккуратно подстриженные. На висках были ровные уголки, на шее — аккуратный кантик. Он был одет в чёрные джинсы, чёрную рубашку и тёмную шерстяную безрукавку, худощав, выше среднего роста. Его начищенные туфли с язычками стояли у стенки в проходе.
Второго человека звали Дмитрий. Ему было около двадцати пяти лет. Волосы у него были также с завитушками, но значительно светлее, чем у Федуна. Он был среднего роста, плотного телосложения, с румянцем на щеках. Сказал, что его привезли пару дней назад и вот сейчас перевели в эту камеру. Дмитрий был разговорчивый и старался держаться уверенно. Он сказал, что работал водителем у Бродского. И так получилось, что после тяжёлого дня выпил и, вернувшись домой, не нашёл там жены, которую пытался разыскивать у подружек и которая вернулась очень поздно, и от неё пахло спиртным. Он очень любил её и не менее сильно ревновал. Стал разбираться, где и с кем она была. В конце концов жена послала его на три буквы и ушла в ванную комнату. Он же, как говорится, вышел из себя — не понимая, что делает, ворвался в ванную. И прямо там, когда она лежала в воде, несколько раз ударил её кулаком по голове и по лицу. Дмитрий помнит, что бил её не очень сильно, но у неё был проломлен череп и экспертиза показала, что смерть наступила из-за того, что фрагмент кости черепа попал в мозг. Он говорил, что очень любил свою жену и не хотел её убивать, просто из-за того, что был пьяный, не рассчитал силы, но следователь всё перекручивал в преднамеренное убийство.
Когда Дмитрий спросил Федуна, за что тот находится здесь, Федун ответил, что он лётчик и попал сюда из-за того, что заказал убить командира корабля.
Через некоторое время открылась дверь и в камеру зашёл ещё один человек. Рост его был около ста восьмидесяти сантиметров, голова грушевидной формы, вытянутой в сосульку, со светлыми, еле видными, стриженными под насадку пять миллиметров, волосами. На щеках и выступавшем вперёд подбородке у него была несколькодневная щетина — такая же светлая, как и волосы.
Уши у него были большие, слегка оттопыренные, нос свёрнут вправо, а челюсть — влево. Он был катастрофически худой. Грудь у него была впалая, а живот выдувался вперёд из-под зелёной выцветшей футболки с короткими рукавами, на порядок большей нужного ему размера, заправленной в поношенные лагерные брюки из синего материала. С торчащими из-под широких рукавов из худых узких плеч тонкими, как спички, руками он был похож на птеродактиля. На ногах у него были носки и банные тапочки.
— Олег, — неприятными узкими губами сказал он и протянул вперёд руку, на обратной стороне ладони которой была непонятная синяя наколка, а на среднем и безымянном пальцах — два наколотых размытых перстня.
Первым ему пожал руку Дмитрий, который старался держаться бодро и уважительно. Потом Федун.
— Здорово, — сказал он.
Затем общему мнению подчинился и я.
Олег Замша сказал, что его привезли из лагеря на раскрутку, и спросил, есть ли в хате курить (хатой заключённые называли камеру). Дмитрий ответил, что пара сигарет есть, но нет спичек. Замша тут же оживился и прилюдно изо рта — то ли из-под языка, то ли из-за оставшихся нескольких жёлтых зубов — достал «мойку» (лезвие, вынутое из бритвенного станка).
— Командир! — крикнул он, постучав в «рыцарь» двери. — Иди сюда, я кое-чего покажу!
Открылся глазок. Замша держал перед ним лезвие. Зазвенели ключи, и открылось окошко для выдачи пищи — кормушка.