По вечерам Замша любил пересказывать книги — боевики и другие, которые он прочёл, — и это очень нравилось Дмитрию. Замша также был специалистом по гаданию на домино — «сколько дадут». Домино он принёс от адвоката с собой в камеру и спрашивал, сколько дадут, у барабашки, которого он умел вызывать.
Удава в камере уже не было, Замша сходил к адвокату в тот же день, когда принёс домино, и Удава убрали из камеры. В этот же день его место занял Малыш — худенький и маленький паренёк, которого тоже в скором времени увезли на тюрьму. Транзитный контингент быстро менялся, и за ним нельзя было уследить.
Гадание на домино о будущем сроке лагерного заключения было несложным. Замша высыпáл кости цифрами вниз. Пустышка означала «ничего», а остальное были сроки до максимального (12 лет), и желающий узнать свою судьбу тянул из общей массы одну пластинку домино. Тянуть можно было только один раз. Но у некоторых появлялось желание переиграть. Хотя Малыш сразу согласился на три года. Он сидел за кражу, был в сознанке, и по этому преступлению максимальный срок был пять лет.
По домино можно было также узнать, согласился ли человек с обвинением или нет.
Более точно, говорил Замша, мог предсказать барабашка.
Замша слепил днём из хлеба пулевидную колбаску, прикрепив к ней нить из носка. Колбаска за день подсохла. Когда на улице темнело и на лампочку вешалась тучка, Замша вызывал барабашку, произнося нехитрое заклинание типа «барабашка, приди», а потом предлагал проверить, насколько барабашка говорит правду.
Для этого желающий узнать судьбу должен был написать на бумажке несколько женских имён и среди них — имя своей мамы. Потом бумажки выкладывались по кругу, Замша брал в губы кончик нитки — пулька свисала к центру круга, а потом начинала клониться к одному из имён. Если имя совпадало с именем мамы желающего узнать судьбу — значит, барабашка говорил правду. А потом по кругу выкладывались цифры сроков. Несложно было предположить, откуда у Замши брались имена родителей. В моём же случае я говорил Замше, что барабашка говорит неправду, умалчивая «или что-то напутал адвокат».
Дмитрия я через год встретил в тюрьме (СИЗО-13). Ему дали ровно столько, сколько он предполагал, — двенадцать лет.
На вопрос Дмитрия о личной жизни Замша рассказывал, что когда-то у него было всё в порядке. Он жил в Киеве. А потом его жена умерла. Его посадили, а ребёнка, девочку, забрали в детский дом. Замша настолько правдиво рассказывал эту историю, называя адрес детдома и имя девочки, что я через адвоката попросил Олю съездить по этому адресу и отвезти ребёнку фруктов. Но адвокат мне сказал, что то ли по этому адресу детдома не оказалось, то ли девочки под такой фамилией там нет. Я сказал об этом Замше — он ответил, что, наверное, ребёнка перевели в другой детский дом.
В тот вечер Замша лёг спать, а мы с Дмитрием разговаривали очень долго.
Замша лежал на спине, посапывая во сне, а на глазах у него лежала тряпочка — чтобы свет не попадал в глаза. Показав на спящего у стены Малыша, я сказал Диме, что это «курица», после чего Замша подорвался с места и набросился на меня с кулаками. Буквально тут же в камеру открылась дверь.
— Командир, всё в порядке! — сказал Замша и попросил его забрать.
Также он попросил у Димы сигарет, которыми тот добродушно поделился. Я же подарил Замше свой костюм «Boss». Он сказал, что перешьёт его себе в робу. На этом мы попрощались.
Через несколько дней камеру, то есть всех находившихся в ней заключённых, перевели полным составом на верхний этаж — в камеру № 27. Она была в полтора раза меньше той, в которой мы находились. К тому же эта камера была под крышей, и прямые лучи солнца нагревали покрытую чёрным рубероидом плиту крыши, которая была потолком камеры. К тому времени температура на улице была под 35 градусов. Окно было в полтора раза меньше, и со стороны камеры к нему также был приварен железный лист с дырочками. Было видно, что парашу здесь не убирали, а сцена была грязная — на досках, как нарост, по всей длине был слой человеческого жира (пота), смешанного с волосами, табаком и пеплом. Дмитрий предположил, что в этой камере содержались бомжи-суточники.
В этот же день меня посетил адвокат.
Владимир Тимофеевич сказал, что Оля была у прокурора Иванца и сказала ему, что у меня боязнь замкнутого пространства — клаустрофобия. Я действительно говорил Оле, что как-то, проехав в метро, ощутил панику, вызванную лёгким головокружением и боязнью потерять сознание. Но это было очень давно. Адвокат сказал мне, что на днях Оля передаст мне передачу, и я сделал уточнения по списку: у сигарет должны быть отрезаны фильтры, и сигареты должны быть связаны по 20 штук (это был совет сокамерников). По делу мы почти не говорили, поскольку моя позиция была понятна, а Владимир Тимофеевич никогда не делал никаких выводов. Он только говорил, что дело развивается вразрез с нормами уголовно-процессуального кодекса (нарушение презумпции невиновности и другое) и не следует им в этом мешать. А также — то, что по просьбе журналиста он дал по делу свои комментарии газете «Сегодня»: Шагин не выглядит подавленным и даёт объёмные и последовательные показания в обосновании собственной невиновности, и его уже второй месяц держат в ИВС без бани и прогулок на свежем воздухе, хотя имеют право держать только десять дней, и так далее. В конце статьи были комментарии высокопоставленного чиновника МВД: «Шагин находится там, где он и должен находиться».