Пока Славик и Сергей разбирали кабана, я присматривался к каждому продукту и каждой вещи, поскольку, хотя переписка и свидания мне были запрещены, предметы умели говорить и без слов. Сергей умело со всем справился, а Славик им руководил. Я же, наоборот, не вмешивался, тем самым стараясь показать, что испытываю определённую степень доверия к окружающим и не собираюсь что-либо припрятывать и есть один (хотя в некоторых случаях правильнее было бы поступать так, как и каждый имел право — своё есть, как хотел). С этой передачи я обзавёлся хорошим спортивным костюмом, кроссовками и парой футболок, кухонным инвентарём и другими предметами быта — и уже чувствовал себя комфортнее. Вечером был шикарный ужин, после чего Студент предложил немного поделиться с окружающими из нуждающихся, как он их называл. Я сказал Славику, что он может со всем, что я получаю (из продуктов, конечно), поступать так, как он хочет, и с любопытством за этим наблюдал.
Студент расфасовал часть передачи по небольшим кулёчкам, поясняя, что это, например, в туберкулёзную камеру, а это — на больницу. Ко всему он относился вдумчиво, можно сказать, бережно и аккуратно, порой отсыпая чай из пакета, если думал, что насыпал много. Потом углубился в написание и запаивание маляв. Казалось, что он относился к этому очень серьёзно: мог подолгу думать, подбирая подходящие слова. Глядя на Студента, мы, бывало, обменивались взглядами с Серёжей, тот улыбался и продолжал заниматься своими делами. Я же продолжал наблюдение за окружающей средой. Чуть позже пришли «ноги», и Студент, дав «им» пару пачек сигарет, разогнал всё приготовленное по запланированным им камерам. И весь вечер перечитывал малявы со словами «спасибо за грев».
На следующий день, примерно после 10 утра, меня снова заказали без вещей и в числе других отвели на следственный корпус. Однако на первом этаже следственки, не отводя меня вместе с другими на лестницу к стеклу дежурной, Коля назвал мою фамилию и завёл меня в одну из следственных комнат. Там были светловолосый человек в клетчатом пиджаке и армянин; также через несколько минут к ним присоединился незнакомый мне ранее человек в сером костюме, рубашке и галстуке. Комната по размеру была такая же, как и на втором этаже следственного корпуса. Но более мрачная: стены до середины были выкрашены синей масляной краской, дальше шла водоэмульсионка, пожелтевшая, как и на потолке, от табачного дыма. Линолеум был затёртый, кое-где даже протёртый до дыр. На противоположной стороне от двери было застеклённое окно, со стороны улицы закрытое решёткой. За окном была видна белая стена, поверх которой шли несколько рядов колючей проволоки. За стеной вдалеке виднелись зелёные макушки тополей.
Под окном стоял стол, за которым сидел светловолосый. Армянин сказал мне сесть на прикреплённую к полу табуретку, перед которой был также закреплён небольшой столик. Вошедший в сером костюме человек стоял с правой стороны от меня у двери.
— Вот, ты уже похож на бандита, — увидев мою стриженную налысо голову, спортивный костюм и кроссовки, сказал мне светловолосый.
— Ты тут кое с кем не рассчитался, — продолжил армянин. — Знаешь такого человека по имени Саша? Он тебя достанет и здесь.
Я сказал, что не знаю, о ком идёт речь. Светловолосый ответил, что он о моих показаниях говорил с Маркуном и тот говорит, что это было давно. Потом светловолосый начал говорить что-то о Князеве, и тут в комнату заглянул Николай.
— Как долго вы будете? — спросил он у присутствующих.
Пока все молчали, я попросил Николая, чтобы он увёл меня, так как я устал, и, встав с табуретки, сделал шаг к приоткрытой двери. Когда я выходил в коридор, светловолосый негромко сказал мне в спину: «Ты ещё не так устанешь!»
Но остановить меня никто не мог. Мне Раков в ИВС сказал, что на СИЗО-13 власть оперóв на меня не распространяется и что по первому требованию меня должны увести. И что, если я не хочу с ними общаться, я должен поступать именно так. С этого дня оперá меня больше не посещали.
Когда я вернулся в камеру и рассказал об этом Дедковскому, он сказал, что, если бы я спросил, то Коля должен был сказать, куда меня ведут. И если я не хочу разговаривать со следователем, оперáми или адвокатом, то могу просто не выходить из камеры.
Следующие несколько дней прошли за организацией быта. Студент попросил меня поменяться с ним местами, ибо с моего места — там, где спал раньше Володя и куда я перебрался с верхней нары, — было лучше видно кормушку, за которой он непрестанно следил одним глазом. Также за сигареты каптёрщик (кладовщик) поменял мне полупустую скатку на нормальный матрас. Из двух простыней были сделаны потолок и шторка, а стена закрыта ещё одним одеялом. Так из спального места получилось вполне комфортабельное купе (в вагоне поезда, следующего в неизвестном направлении и с неопределённым местом и временем остановки). Также у каптёрщика были куплены одна половая плитка, которая выполняла роль печки — основы электропечи, алюминиевая миска для приготовления зажарки, две алюминиевые ложки и ножик из заточенного супинатора — отдельно за две пачки сигарет. Спираль для печки была сделана из Серёжиного кипятильника. В отличие от алюминиевого кипятильника, полученного мною в передаче, кипятильник Сергея был медным, и именно медный для данной цели подходил лучше всего. Кипятильник был разогнут и согнут в полудугу. Он ложился на плитку и при включении в розетку нагревался докрасна. На него ставилась алюминиевая миска — и получалось что-то вроде сковородки. Это и были в основном все предметы быта из так называемых запретов, на которые шмонщики при обысках не обращали внимания. А если что-то из этого изымалось, то лишь для того, чтобы снова продать.