Пришёл корпусной и сказал, что меня переводят на другой корпус тюрьмы — «Катьку». Так как вещей было много, пришлось вызывать хозработников для их переноски — осуждённых, оставленных в тюрьме после приговора, которые всегда были рады помочь и заработать несколько пачек сигарет. Хозработники несли сумки и матрас, я — сумку с документами и кофеваркой. Корпусной и я с этажа, где я содержался, спустились вниз в подземный туннель и через железную дверь ответвления отправились к корпусу «Катьки». Хозработники с теми вещами, которые были у них, через двор тюрьмы двинулись в том же направлении.
Корпус «Катьки» находился отдельно от объединённых и соединённых вместе коридорами корпусов «Кучмовки», «Столыпинки» и «Брежневки», в которых в основном и происходило так называемое тюремное движение: хождение в гости, оборот запрещённых вещей (телефонов, водки, наркотиков), выкачка информации и денег оперáми. Этот корпус считался и назывался «северным полюсом». Там находился спецпост в правом крыле трёхэтажного здания — для особо опасных («особо несчастных», как они себя называли): камеры, в основном строгого режима для злостных нарушителей и поддерживающих воровские традиции заключённых, в которых кормушки закрывались на замок, а ключи сдавались ДПНСИ. Также там были осуждёнки. А на первом этаже — так называемом подвальном — находились транзитные камеры, через которые шли люди с лагеря на лагерь. И этапки для осуждённых и ожидающих этап. Также в правом крыле находились карцера, а в левом — «бункер» (пост для пожизненных). В центральной части корпуса находились следственные камеры.
Выйдя через железную дверь из подземного туннеля, по короткому лестничному пролёту мы поднялись на второй этаж, или на первый после цокольного. Прошли в левую железную дверь, которая также открывалась кодовым ключом. Корпусной пропустил вперёд меня и хозобслугу, которая пришла раньше нас и ожидала у двери с моими вещами. Потом прошёл сам и закрыл за собой дверь, в которой щёлкнул электрозамок. Мы оказались в длинном коридоре, по левой и правой сторонам которого были расположены камеры. Потолки были высокие. Стены коридора на высоту человеческого роста были окрашены синей масляной краской. Дальше шла побелка. Железные двери камер были серыми, бетонный пол — коричневым. С потолка из-под стеклянных плафонов светили лампы накаливания. Корпус «Катьки» был построен очень давно, стены были толстые — и поэтому в коридоре было прохладно. А в свете хорошей освещённости на сколах и отслоениях было видно множество слоев краски, которые придавали углам, косякам дверей, дверным засовам, рельефным выпуклостям и впадинам предметов округлые очертания. Дежурный подошёл к камере с натрафареченным номером 134 и ключом открыл дверь. В камере никого не было.
Я занёс из коридора сложенные под стеной мои вещи, и дверь камеры за мной закрылась. Помещение камеры было похожим на то, в котором я содержался на «Кучмовке». Однако расположение предметов, стола и нар было несколько другое. Спальных мест было столько же — в два яруса, шесть. По левой стороне было двое двухъярусных нар, оканчивавшихся за метр от двери. С правой стороны были одни двухъярусные нары. За ними шёл маленький столик — 50 сантиметров шириной и такой же длины, — забетонированный в стену. Потом шёл умывальник. А дальше — облицованный светлой плиткой полустенок, отгораживающий жилое помещение от параши, которая также имела небольшую в ширину фанерную полудверь. Камера была на метр шире той, в которой я находился до этого. И между двух нар, под окном, на две третьих длины нар стоял закреплённый к полу железный, с дощатой, много раз крашенной столешницей стол, за которым в нише располагалась батарея, закрытая сетчатой решёткой на скрытых болтах. Выше батареи окно было закрыто такой же сетчатой решёткой. За металлопластиковым окном и основной решёткой с внешней стороны на стене здания были закреплены жалюзи из железного листа, через которые дневной свет в камеру не проходил. Камера имела бетонный, крашенный коричневой краской пол, крашенные на высоту человеческого роста в синий цвет стены, а ещё выше шла побелка. На потолке в стеклянном плафоне светила лампочка-шестидесятка, и её мощности явно не хватало для освещения камеры. Дневное освещение отключалось из коридора. А в отдушине за решёткой на ночь также включался «ночник». Как и в коридоре, хотя заканчивался второй месяц лета — видимо, из-за толщины стен, которые, как говорили, достигали метра, — в камере было прохладно. Я осмотрелся и начал распаковывать вещи. Было около одиннадцати часов утра. Часы в СИЗО разрешены не были. Поговаривали: это для того, чтобы нельзя было организовать и совершить побег. Но время можно было узнать, спросив у контролёра, который нередко отвечал: «Ты куда-то торопишься?» или «На поезд опаздываешь?» Или посмотреть на одном из каналов телевизора.