Я зашёл и немного опешил, увидев в кабинете с Владимиром Тимофеевичем такого сурового постороннего человека.
— Вот Игорь, проходи, тебя решили навестить из прокуратуры города Киева.
— Какие у Вас жалобы? — поздоровавшись и не дав договорить Владимиру Тимофеевичу, обратился ко мне сидящий за столом.
И поскольку я немного замялся, Владимир Тимофеевич начал говорить про непронумерованные листы и так далее. Тут я понял, что это прокурор и он приехал опрашивать меня по моим жалобам. Я достал из папки ответ, подписанный прокурором Дохно, сказал, что не могу понять суть, и начал читать на украинском языке.
— Я не могу понять, что Вы читаете! — сказал прокурор. — Дайте мне, тут всё понятно написано.
И начал читать вслух. Но потом остановился и сказал, что последний абзац зажевал принтер. На что я тут же спросил: читают ли прокуроры свои ответы мне, когда их подписывают? Лицо у прокурора стало красным. А Владимир Тимофеевич отвернулся к стене.
Прокурор спросил, буду ли я знакомиться с материалами дела. Получив ответ, что буду, вышел в коридор и из соседнего кабинета принёс мне том. Владимир Тимофеевич взял его и показал прокурору, что листы не пронумерованы. Прокурор вышел с томом в коридор и в соседний кабинет. Через открытые двери были слышны несколько тупых и глухих ударов, которым я сразу не придал значения.
— О, получил томом по голове! — сказал Владимир Тимофеевич.
Прокурор вернулся в кабинет и сказал, что листы сейчас пронумеруют и том нам принесут. А сам попрощался и ушёл. Через несколько минут следователь Кóзел принёс пронумерованный том. А Владимир Тимофеевич, сдерживая смех, сказал, что это был Дохно.
Само же так называемое «ознакомление меня с материалами дела», когда, очередными своими заявлениями и жалобами добившись очередного тома, мне приходилось сидеть и самому нумеровать в нём листы, выглядело не как ознакомление меня с делом, а как ознакомление (знакомство) следователями меня с подельниками, членами моей банды.
Когда меня знакомили в кабинете с томом дела одновременно с Робертом Ружиным (каждого со своим), то он в туалете, куда сразу вышел за мной, сказал, что идёт со мной по одному делу — по эпизоду покушения на Пацюка, к чему никакого отношения не имеет, что ему интересно было со мной познакомиться и что сначала он принял меня за следователя.
Когда меня знакомили с делом вместе с Рудько, который был в застиранной до просветов между нитями голубой футболке, тренировочных штанах сорокового размера и был на голову ниже следователя, а тот — на голову ниже меня, а по обвинению — одним из членов моей банды, совершившим покушение на Пацюка, то Рудько принял меня за нанятого ему адвоката. Начал мне говорить, что у него болит голова, и объяснять, что в голову его вшита металлическая пластина. И в деле должна быть справка, что он душевнобольной и должен содержаться в психиатрической больнице, а не там, где он содержится сейчас, — в медсанчасти СИЗО.
Когда меня знакомили вместе с Вишневским (с которым, заходя в кабинет, я разминулся в дверях и которого видел второй раз в жизни, а первый раз на очной ставке в Московском РОВД, когда в присутствии адвокатов к его самообличающим показаниям следователь Дручинин пытался прицепить мою фамилию, а Вишневский подтвердил мою непричастность к покушению на Подмогильного), следователь Кóзел рассказал мне, что Вишневский зашёл в кабинет, попросил его (Кóзела) уступить ему место, отказавшись знакомиться с делом за приставным столиком у стены. После чего, разместившись за столом следователя, достал из стола по одному два выдвижных верхних ящика и выломал из них фанерные днища (заключённые в камерах делали из фанерок полочки, подвязывая их на «решку» (решётку), и другое), засунул их под спортивную куртку за пояс штанов и вышел из кабинета. Кóзел сказал, что, когда Вишневский ломал мебель, он побоялся его остановить, поскольку у Вишневского в деле есть справка, что он болен шизофренией.
Когда в одном кабинете меня знакомили с делом вместе с Лазаренко, который на очной ставке в РОВД подтверждал, что он слышал мою фамилию как заказчика от Маркуна и которого (Лазаренко) я тогда видел первый раз в жизни, а сейчас второй, он встал и сказал:
— Игорёня, привет! Это всё бред!
После этих слов он вышел из кабинета и больше не вернулся.
Маркун же каждый раз, когда нас в один день знакомили с материалами дела, подкарауливал меня у дверей кабинета, говорил, что те показания, которые он давал, нужны были мусорáм, а потом они сами сказали ему отказаться от них. И что теперь будут нужны деньги — и всё будет бэнч.