Обыски в камере были регулярно. Один раз даже унесли кофеварку, которую, после того как я вызвал ДПНСИ и обратился к нему по этому поводу с жалобой, вернули — то ли куда-то позвонили, то ли просто убедились, что она вписана в карточку. Я содрал крышку корпуса, к чему ни Палыч, ни Рыбчинский не проявляли никакого любопытства, и убедился, что телефон и укороченный зарядный шнурочек на месте. Ещё один зарядный шнурочек, запасной, был спрятан в маленькой, казалось, неразборной пластиковой баночке-кнопке с заменителем сахара. Телефонные карточки — в такой же вроде бы неразборной маленькой коробочке с ниткой для чистки зубов. Зарядка по спецзаказу была сделана в электробритве «Филипс», откуда был вынут аккумулятор и на это место вклеена плата зарядного устройства, имевшего выход на корпус через установленное гнездо от наушников на место глубоко утопленного болтика. Сам корпус бритвы был склеен и стал неразборным. Бритва была официально доставлена в передаче и вписана в карточку.
Также в камере находились тапочки, которые Оля заказала мне у обувного мастера. В каждом тапочке было сделано углубление под размер телефона «Эриксон». А сверху, по всей плоскости подошвы, была наклеена резина. Тапочки были доставлены мне в передаче. В камере на правом тапочке на наклеенной резине подошвы был сделан надрез. Изогнув тапочек пополам, при полном изгибе в эту скрытую нишу можно было впихнуть «Эриксон» и с ним выйти во время обыска на коридор.
Запасной телефон марки «Филипс» (сигарета-слайдер) был заряжен и замотан в пищевую полиэтиленовую плёнку вместе с коротеньким зарядным проводочком к нему (со штекером от наушников) и вставлен в зелёную непрозрачную пластиковую бутылку с шампунем. Бутылка с шампунем открывалась не выкручивающейся пробкой, а клапаном с полукруглой пимпой на крышке. Крышка же не была съёмной. Но её можно было сорвать, а потом установить на место. В горлышке бутылки с одной и с другой стороны на треть корпуса были сделаны надрезы. А поскольку пластик тянулся, то в горлышко можно было впихнуть телефон (в плёнке). И, залив шампунь, крышку намертво посадить на место. Эта бутылка с шампунем всегда рядом с мочалкой стояла на самом видном месте в камере, почти на краю туалетного полустенка-парапета, и всегда бралась мной в баню. И ни разу при обыске не была даже сдвинута с места.
Третий телефон (второй запасной) всегда находился в тайнике у корпусного Серёги и каждую его смену — день-ночь, два дня выходных, день-ночь — давался нам в камеру. Но поскольку Бардашевский говорил Оле, что «свято место пусто не бывает», вероятно, об этом телефоне знала оперчасть. И, вероятно, кроме подозрений, что в камере есть неконтролируемый телефон, уверенности в этом у начальника оперчасти не было. И, как будто проверяя свои подозрения и не на смене корпусного Сергея, Бардашевский несколько раз звонил Оле и говорил, что через пять минут будет обыск. Получив такую информацию от Оли, я никогда на неё не вёлся, понимая, что за дверью стоят и смотрят в тоненькую щёлку между язычком, закрывающим глазок, и краем отверстия глазка в двери. Напротив, я лежал на наре спокойно. А когда щёлкал замок, не спеша шёл к столику умывальника, быстро всовывал телефон в нишу под крышку корпуса кофеварки и надевал крышку на место. И те, кто проводил обыск, всегда заставали меня моющим руки. После обыска телефон всегда был в кофеварке. А шампунь стоял на парапете, даже если с туалета была отбита плитка, под которой была полость. Таким образом я каждый день мог пожелать Оле и маме спокойной ночи.
В Киеве, как писали СМИ, началась война за Троещинский рынок — вещевой рынок, который, по газетным публикациям, принадлежал В. И. Прыщику, более известному как Прыщ. И вслед за Вовой-Бандитом в тюрьме появился Сергей Оноприенко (Салоед) — здоровенный рослый спортсмен, — который, как говорили, принадлежал к окружению Прыща. А камеру, в которой он находился, переделали в спортивный зал с гирями, гантелями и штангой из черенка от лопаты и разрешённой к хранению соли. А потом появился Саша Лищенко (Лича) — по разговорам, муж чёрненькой девочки из «Виагры» (первого состава) и финансовый директор Прыща. Я принял его за оперативного работника СИЗО, когда он поздоровался со мной на первом этаже следственки под дверью кабинета оперативников. Он был исключительно культурно одет — в кожаную куртку и костюм. Я с ним разговаривал на «Вы». А Саша улыбался, понимая такое недоразумение. А потом Саша Лича, угощая меня коньяком «Хеннесси» в прогулочном дворике, познакомил меня с директором Троещинского рынка — маленьким худеньким корейцем, у которого в кармане брюк нашли гранату, и он находился в тюрьме по статье 222 (хранение и ношение оружия). Все они были лихими парнями, как говорили в тюрьме. И благодаря их преданности Прыщ всё ещё был на свободе. Но потом, видимо, нашлись другие методы на Валерия Ивановича — так звали Прыща.