После аэропорта Рудика и его приятеля отвезли в суд. А потом сюда, в СИЗО СБУ. Здесь с ним разговаривал следователь. Сказал ему, что его друг даёт против него показания: мол, он, Рудик, организатор. Тогда Рудольф рассказал следователю, что это не так, и обо всех своих предыдущих поездках. Однако на протокол ничего не говорил. Сказал, что показания будет давать только в присутствии адвоката. На следующий день его посетил адвокат, предоставленный консульством США. И Рудик в присутствии адвоката дал показания по нескольким эпизодам. Правда, написал, будто точно не знал, что это было в вещах и в последний раз в мокасинах. Потом у него была очная ставка с другом в присутствии двух адвокатов. И на ней Рудик повторил свои показания. Его всё это время — три дня — содержали в одиночной камере. Ему казалось, что на него падают стены. О таком ощущении он и сказал врачу, когда его водили на медосмотр. Сегодня утром в камеру к нему открылась дверь. И начальник — человек в костюме — сказал, что, если он не будет возражать, его разместят в многоместной камере.
Снова был обед. А потом ужин. А потом снова прогулка.
На следующий день меня посетил следователь Кóзел, с томом дела к ознакомлению:
— А чего это Вас сюда привезли, Игорь Игоревич?
— Говорят, не только меня, но и Гандрабуру! — ответил я. — Но здесь лучше, чем в СИЗО-13.
И я рассказал следователю Кóзелу об условиях содержания, о питании и отношении в изоляторе СБУ. Ознакомился с томом, расписался в графике. Следователь Кóзел нажал на стенке кнопку — и меня увели в камеру. В камере была та же атмосфера: шашки, газеты, книжки, разговоры. За исключением того, что Рудик стал медленно впадать в депрессию. Сначала он перестал шутить, потом ходить по камере. Потом лежал на наре и стал говорить, что ему кажется, что на него падают стены. Далее был ужин. Ему не хотелось есть. Потом был отбой. Он долго не мог уснуть. А утром он говорил, что ему всю ночь снились кошмары.
Сразу после проверки Рудика повели к врачу. Иван Мирославович сразу стал мне объяснять, что дежурные в глазки и в видеокамеру очень внимательно следят за состоянием здоровья Рудика и, видимо, сообщили врачу, что у него началась депрессия.
Через десять минут Рудика привели обратно. В руке у него было несколько белых таблеток, две из которых он должен был выпить сейчас, а две — перед обедом. А после обеда дежурный выдаст ему ещё. Рудик сказал, что врач уже давал ему такие таблетки, когда он сидел в одиночной камере. К вечеру парень заметно оживился — снова начал шутить и ходить по камере. А Гоге сказал, что тот слишком близко придвинул его койку к своей.
В конце недели, перед самыми выходными Рудика посетил американский посол.
— К консулу пойдёшь? — подозвав Рудика к окошку двери, спросил у него дежурный.
Дежурные разговаривали с Рудиком на «ты». Видимо, таково было указание.
Рудик от консула вернулся счастливый. По его словам, консул сообщил ему, что консульство связалось с его родителями и его папа с мамой вылетают из Америки сюда. Также консул расспрашивал его о питании и содержании, и не бьют ли его здесь. Рудик ответил ему, что всё в порядке и что он не знал, что именно было в мокасинах. Консул же объяснил Рудику, что не может помочь ему с уголовным делом. Будет суд, а они будут следить за его законностью. И если Рудика осудят, он может попросить отбывать наказание в Америке. Когда консул спросил Рудика, что тому принести, он попросил американский флаг.
Весь вечер и последующие выходные Рудика захлёстывали эмоции — вероятно, под действием антидепрессантов. Помимо того, что он шутил, смеялся и носился по камере, не оставляя в покое ни Гогу, ни Ивана Мирославовича (а когда те ему говорили «Иди вон к Игорю», тот, кивая на меня, отвечал, что «он слишком большой»), он ещё начал прыгать, скакать и танцевать перед видеокамерой, размахивая игрушечным американским флажком, который, как он сказал, консул дал ему на первое время; качал руками над головой и строил из двух пальцев знак победы, который на пике эмоций всегда заканчивался разворотом кисти и подгибанием указательного пальца, на что несколько раз дежурные каждой смены, сидевшие перед мониторами пульта видеонаблюдения, приходили, открывали дверь и просили Рудика угомониться. На что тот отвечал «всё, всё, всё, всё, всё», садился или ложился на кровать — и через несколько часов всё повторялось опять.
В понедельник доктор прописал Рудольфу другой курс лечения. Однако я его результатов не увидел: сразу после ужина меня заказали с вещами на перевод в другую камеру. Больше всех переживал и расстроился Иван Мирославович — у него даже появились на глазах слёзы. Он жал мне руку и говорил, что мы ещё обязательно увидимся. Гоге я оставил все запасы чая, рассчитывая на следующую передачу. Рудольф приглашал меня в Америку. Я попрощался с ребятами, и офицер сказал мне выходить на коридор.