Я понёс вещи, а прапорщик Женя — матрас. Меня разместили в камере через несколько дверей. Она была в два раза меньше, чем предыдущая. Всё остальное — и паркет, и цвет стен, и туалет, и занавесочка только на одном окне и тоже без застеклённой фрамуги — полностью соответствовало расположению и интерьеру помещения, в котором я находился раньше.
В камере под левой и правой стенами стояли две кровати. Посредине, под окном — тумбочка. Между кроватями был проход чуть шире метра. Прапорщик Женя с левой стороны на свободную койку положил мой матрас и вышел на коридор. Я поставил сумки на пол, и дверь закрылась.
На правой наре, на коричневом в клеточку одеяле, застеленном поверх матраса, поджав под себя ноги и оперевшись спиной о стену, сидел человек, который, после того как встал и поздоровался с работниками изолятора, снова сел на койку и всё оставшееся время не опускал ног на пол — видимо, чтобы не мешать движению в проходе.
Сейчас он неторопливо и пыхтя слез на пол, нащупав короткими ногами тапочки и заглядывая на них через большой круглый живот, пока надевал. На нём были коричневая потёртая шерстяная кофта и синие спортивные штаны с белыми лампасами. И со своим круглым животом, таким же круглым лицом и торчащими на голове коротко стриженными волосами он был похож на ёжика. А из-за большого сплющенного носа — на свиноёжика.
Казалось, он некоторое время раздумывал, протянуть ли руку, как бы сомневаясь, пожмут её или нет. Потом всё-таки решился. И представился:
— Миша, Гогось.
А потом сразу спросил, есть ли у меня чай. И когда услышал, что нет (очевидно, не поверив), начал объяснять, что он не местный, с лагеря, и что его сюда привезли на раскрутку. А когда я повернулся спиной, чтобы застелить нару, сразу замолчал, как будто услышав «Продолжать не надо…»
Я застелил кровать, объяснил Гогосю, что чай будет с передачей через несколько дней, сказал, что он может пользоваться любыми моими продуктами, часть из которых лежит в холодильнике, а другая часть — в сумке в камере, и занялся написанием заявлений и жалоб по делу в органы прокуратуры. Мы мало разговаривали, и я рано лёг спать, поскольку переезд из камеры в камеру утомителен, как смена квартиры, а смена сокамерников — как смена места работы. Иногда я спал крепко, а иногда мне снились сны, и были они настолько реальными, что, казалось, ты осознанно принимал в них участие и в то же время подсознательно понимал, что это сон, поскольку утром, открывая глаза, всегда знал, где находишься.
Этой ночью мне снилась птица, бившаяся о стекло, — годовалая сова, которую в свете фары ночью мой водитель накрыл курткой, и она сутки жила у меня в квартире, и всю ночь летала по комнате, ударяясь о предметы. А утром моя первая супруга Светлана с водителем отвезли сову на то же место и выпустили на волю. Я слышал удары и ощущал на лице ветер бьющихся крыльев. Когда я открыл глаза, Гогось тащил живого голубя от окна к туалету и по дороге крутил ему шею. На кроватях и на паркетном полу валялись перья. Гогось снял деревянную крышку туалета и над дыркой дючки начал ощипывать голубя. Но буквально через несколько минут открылась кормушка, и дежурный офицер сказал:
— Так, Гогось! Чтобы мы не открывали дверь, давайте голубя сюда! Мы всё видели.
Гогось отдал голубя, и кормушка закрылась. После чего он стал собирать по всей камере перья.
Я сказал Гогосю «доброе утро». Тот пожелал мне доброго утра в ответ и сказал, что его засекли, когда он нёс голубя. Когда он его ощипывал, видно не было — туда не достаёт видеокамера, потому что расположена в углу сверху. А отдал он голубя, чтобы не делали обыск, ибо в чайнике у него уже лежат два ощипанных.
— Дежурные тоже люди, — сказал Гогось.
И что они не сидят всё утро у мониторов видеокамер, не отходя.
Он встаёт рано, и самое удачное время для ловли голубей, которых он каждый день подкармливает, чтобы они прилетали на окно, — с шести до семи утра. Он этим промышляет уже несколько месяцев, так как тут кормят хорошо, но мяса практически нет.
Поделившись своими технологиями лова, Гогось рассказал, что из-за железного намордника на окне он не может видеть голубей. Но он слышит, когда они прилетают и садятся на край оконного проёма. А иногда через щель, которая оставлена на краю железного листа для прохода воздуха (но в каждой камере по-разному), он может видеть их лапки.