Сразу после покушения, по факту разбитого стекла в его машине из огнестрельного оружия (хулиганство, как было квалифицировано преступление) Кучеров дал показания, что никого не подозревает и что видел нападавшего боковым зрением — худощавого человека невысокого роста, в куртке и шапочке.
На досудебном следствии, после того как преступление из хулиганства было переквалифицировано в покушение на убийство, Кучеров, поясняя свои действия по погашению задолженности Городокского молочно-консервного комбината, в частности, показал, что кроме предприятий «Интергаз» и «Интерсервис», руководимых им, и «Промальп», руководимого Рошкой, претензии по погашению задолженности к Городокскому комбинату предъявляло ещё 47 юридических и около 2 тысяч физических лиц.
«Из руководителей “Топ-Сервиса” мне лично никто не угрожал, конфликтов с ними не было, но в октябре 1998 года видел конфликт Фиалковского с директором “Промальп” Рошкой. Лично я с Фиалковским не общался и с другими сотрудниками “Топ-Сервис” также…»
А на вопрос следователя Кóзела ответил: «Считаю, что мотив к моему физическому устранению у “Топ-Сервиса” был, ибо моя деятельность противоречила его интересам и могла помешать реализации их незаконных планов».
Моисеенко, которого обвиняли в покушении на убийство Кучерова и который был в два раза по комплекции и сложению больше человека, которого потерпевший видел, как он сказал, боковым зрением, Кучеров не опознал.
Из оглашённых показаний потерпевшего Рошки на досудебном следствии следовало только то, что Фиалковский препятствовал ему в вывозе с территории Городокского комбината продукции на основании исполнительной надписи нотариуса.
А из показаний потерпевшего Рыбака, на которого, по версии следствия, вместо Рошки по ошибке было совершено нападение (на полгода раньше конфликта Рошки с Фиалковским, о котором в показаниях указали Рошка и Кучеров), что на лестнице подъезда он увидел незнакомого человека, который, как он сказал, ни с того ни с сего выстрелил ему в заднюю часть.
И больше чем через два года, на досудебном следствии он, как было указано в протоколе опознания, по фотографиям опознал по силуэту Гандрабуру.
Из показаний же супруги Рыбака, оглашённых в суде, следовало, что за день до нападения на её мужа, который работал в ГАИ, ему позвонил неизвестный и сказал, что, если тот не вернёт деньги, ему «прострелят задницу».
И всем, у кого не были завязаны глаза, было видно, что эпизоды за уши притягивались к делу. А показания потерпевших — за языки к мотивам Фиалковского, которые теперь вменялись с преступлениями мне в вину.
В пятницу с суда я прибыл до ужина. Владик после отсиженных пятнадцати суток карцера уже находился в камере. А после 23–00 был обыск — всех около двух часов продержали в боксике.
Владик стал разбираться с контролёром: что это, мол, как он сказал, за хуйня?
— Не знаю, — ответил ему молодой сержант.
— Привыкай, тюрьма, — сказал тридцатилетний грузин, сидевший на корточках спиной к стене, своим хриплым голосом. И Владик, ничего не ответив, отошёл в противоположный угол помещения.
При выводе из камеры никого не досматривали, не пробивали карманы, не прощупывали, не прозванивали.
При возвращении у каждого из почти тридцати человек (столько находилось в камере) вещи были высыпаны из сумок — у кого на нары, у кого на пол, вперемешку свои-чужие, за исключением вещей Владика, которые оставались под нарой, в сумках, и моих, которые были аккуратно выложены на койку. Владик мне сразу сказал, что это против него провокация.
Грузин посмотрел на нетронутые вещи — мои и Владика, — и я, улыбнувшись, сказал ему:
— Привыкай, тюрьма.
Он шутку понял, изобразил улыбку и сменил хрип на голос: «Будем привыкать».
На следующий день в камеру подселили одного пакистанца и двадцатипятилетнего грузина невысокого роста, с длинными волосами с боков, закрывавшими половину ушей, и дугообразным носом такого размера, что его голова и в фас, и в профиль казалась одинаково круглой.
Он сразу же спросил: «Где смотрящий?» И назвался Махо.
— Макакó, — повторил Аслан. И после этого его всегда так называл, поясняя, что только так может выговаривать его имя, ссылаясь на неразработанность связок в разнице произношения звуков грузинского и чеченского языков.
Махо сразу же спросил у Аслана, сколько человек в камере поддерживают воровские традиции.
— Я не считал, — улыбнулся Аслан, показав два ряда своих зубов.
Он опросил всех, за исключением Аслана, поскольку, видимо, считалось, что смотрящий поддерживает автоматически. И каждый в камере, в том числе Владик и Тайсон, сказали, что поддерживают. Я — что частично.
— Как частично? — спросил Махо и добавил, что он сегодня будет отдыхать, а завтра я должен буду ему объяснить.
Владик лёг на нару и отвернулся к стенке к проходу у окна. А Аслан, наблюдавший за разговором, пошёл в купе.
В субботу вечером Тайсон выгнал самогонку. Но Владик пить отказался, и я поддержал компанию Тайсона.
Ночью меня разбудил Владик и сказал, что хочет попросить у меня пару блоков «Мальборо». Что он переписывался с босотой из транзита, который забит до отказа, и туда заехали два очень серьёзных человека. И показал маляву, которая пришла, как он сказал, на его имя с просьбой подогнать сигареты и чай. Владик сказал, что чай и сигареты он взял у Аслана с «общака». А по-личному хочет от себя и, если я не возражаю, от меня передать пару блоков «Мальборо».
Я сказал, что от меня не надо, а от себя — пожалуйста, но потом получится, что ты грел всяких чертей, так как, по моему мнению, приличные не пишут по камерам собрать их в дорогу.
— Не говори так, — сказал мне Влад. — Это серьёзные люди. Вот, читай: «… мы прошли большой треугольник, сейчас идём на Житомир. Пиханите сигарет, чая и, если что братве передать, на крытую, через неделю будем там…»
— А что такое «большой треугольник»? — спросил я.
— Харьков, Днепр, Киев, — ответил Влад. — Самые красные тюрьмы и лагеря.
— Ну, да, конечно, — сказал я. — Мы сейчас в самой красной тюрьме.
— Здесь расслабляют, а там крепят! На хуй оно тебе надо?! Я говорю — это серьёзные люди.
Я подумал, что мне это точно не надо. Дал два блока «Мальборо» и пошёл спать.
Утром у Влада настроение было ещё хуже вчерашнего. Он сказал, что всю ночь не спал, и показал мне маляву, в которой в знак благодарности за два блока «Мальборо» от него по-личному было написано: «Что у тебя может быть личного в тюрьме? Как ты после этого можешь называться бродягой?»
— Ну вот, черти тебя по-чертовски и отблагодарили, — сказал я.
На обед Владик что-либо есть отказался — сказал, что нет аппетита. А после того как перед ужином Махо проснулся, сходил в туалет и в спортивной куртке и трусах сел на нару Тайсона, поставил пятку на край застеленного простынёй матраса и, вычищая грязь между пальцев ног, стал выяснять, что значит «частично».
— Помогать нужно, воровать нельзя, — ответил я.
— Почему нельзя?
— Это может оказаться воровской «общак».
И когда я спросил, кем он хочет стать, он ответил, что вором в законе. И на мой вопрос, почему ему это нужно, продолжая вычищать грязь между пальцами, пояснил: для того, чтобы разрешать спорные вопросы между бизнесменами и получать с этого свой процент. Влад извинился и ушёл в туалет и находился там до тех пор, пока я не ответил на все вопросы Махо и тот не покинул купе. Вернувшись, Влад сказал, что уезжает из камеры и что я и Тайсон можем подумать, что это предательство. Но он не может уже терпеть. Он либо всё время будет сидеть в карцере, либо кого-нибудь убьёт.
Перед проверкой он объявил присутствующим в камере, что уезжает. Что уверен в том, что последний шмон — это провокация против него, и он не хочет, чтобы из-за него страдали люди. И по проверке с вещами вышел из камеры.
В понедельник утром меня заказали на суд.
Но судебное слушание началось не с рассмотрения следующего эпизода — покушения на жизнь Склярова, — а с того, что в клетке начал вешаться Рудько.