Складывалось впечатление, что Дима и Анатолий вели себя как нормальные люди, культурные и доброжелательные, всегда говорили «спасибо». Видимо, это и имел в виду Скоробогач, когда сказал, что камера, в которой я буду находиться, нормальная. А «придётся потерпеть» означало, что кому-то придётся спать на полу.
Пока мы пили чай, Дима рассказал про режим содержания и распорядок дня на участке ПЛС. Раз в неделю — баня, которая проходит тут же, на «бункере», только на первом этаже, за железной решёткой, под надзором прапорщика. Час прогулки — обычно с утра. На вывод на прогулку приезжают «маски» в чёрных формах — спецназ департамента исполнения наказаний.
— Раньше такого не было, — сказал Дима. — Маски стали приезжать после побега. До него тут был шалтай-болтай. Дежурные по полгода не заходили в камеры. На прогулку выводили гуськом, пристёгивая одного к другому. А иногда и без наручников.
О побеге ни Дима, ни Анатолий многого не знали, хотя и находились в соседней камере. Слышали выстрел, голоса, как открывалась дверь из «бункера» на этаж и как дежурный куда-то звонил. Потом бежавших вернули в камеру и весь следующий день куда-то водили. Говорили, что пуля не пробила брюки дежурного.
Через несколько часов после завтрака была прогулка. Открылась дверь в «бункер», в коридоре послышались голоса. Защёлкали электрозамки на дверях камер. Дима и Анатолий надели оранжевые куртки с натрафареченными чёрными буквами на спине «довiчне ув’язнення». Я тоже переоделся в оранжевую робу.
— Теперь выход на прогулку обязательный, — сказал Дима. — В камере будут проводить обыск, каждый день проводят. А раньше можно было не выходить по полгода.
Начала открываться дверь. Я и мои соседи отошли к полке к окну, столпившись в узком проходе.
— Подаём руки, — сказал голос из-под чёрной балаклавы (вязаной шапочки с вырезом для глаз). Молодой человек был одет в чёрную форму, бронежилет и высокие кожаные ботинки. На ремне у него висела резиновая дубинка, а в кармане был газовый баллончик. На руках — кожаные перчатки с обрезанными пальцами. За ним стояли ещё несколько спецназовцев и тюремный работник с собакой.
Первым к дверной решётке, которую поставили после попытки побега, подошёл Дима. Повернулся спиной, подал руки в окошко в решётке и вернулся на место. Потом наручники надели мне и Анатолию.
— Выходим по одному на коридор, — прозвучала команда после того, как открылась решётка.
Первым вышел Дима, и через некоторое время два спецназовца увели его под руки головой вперёд.
— Следующий! — прозвучала команда.
Я вышел в коридор.
— Здоровый кабан! — сказал кто-то.
— Встань лицом к стене, ноги шире! — командовал ближайший спецназовец.
Я демонстрировал подчинение. Меня обыскали и под руки, головой вперёд повели по коридору через дверь из «бункера» по узкой лестнице вниз, на улицу — во дворики «бункера» ПЛС.
Небо было ясное, и у одной из стен чувствовалось тепло лучей мартовского солнца. Час прогулки прошёл быстро, и нас по одному отвели в камеру.
В этот же день меня посетил Владимир Тимофеевич.
— Шагин, без вещей! — прозвучал через дверь голос дежурного. Я натянул оранжевую робу поверх спортивных штанов и куртки.
— Готов? — переспросил дежурный, и дверь открылась. Я подошёл к решётке, повернулся спиной и подал руки. Мне застегнули наручники. В коридоре ожидали корпусной, офицер и конвойный с собакой. Дима вложил мне в руки пакет с тетрадью и ручкой. Меня повели на следственку. В то время, когда офицер говорил мне «стой», он закрывал двери всех хозпомещений в коридоре следственного этажа «Катьки» и давал команду встать лицом к стене хозработникам, если те встречались на пути. И только после этого конвой двигался дальше через подземный туннель на корпус следственки.
Я прошёл в клетку. Корпусной снял с меня наручники и задвинул дверную решётку, после чего на две скобы повесил замок. Я разместился на прикреплённой к полу табуретке. Контролёр — у двери в противоположном углу. Офицер и корпусной вышли из кабинета, закрыв за собой дверь.
Через некоторое время зашёл Владимир Тимофеевич. Посмотрел на меня, на сидящего в углу дежурного, что-то хотел сказать, очевидно, о конфиденциальности встреч осуждённого с адвокатом. Но я сказал: «Здравствуйте, Владимир Тимофеевич» и махнул рукой в сторону дежурного. Тот сидел на табуретке, напрягся и сохранял молчание, как будто заранее проинструктированный ни в коем случае не покидать вверенное ему место. Владимир Тимофеевич обошёл клетку и через окошко поздоровался со мной за руку.
— Маловата, — кивнул он на оранжевую робу, натянутую на спортивный костюм. Потом достал из папки пару пирожных и шоколадки. Но дежурный громко сказал, что передавать ничего нельзя. И Владимир Тимофеевич положил пирожные, шоколадки и сигареты на стол. Я сказал, что в камере всё в порядке. Владимир Тимофеевич сообщил, что на днях я должен буду получить копию приговора, и начнётся ознакомление с протоколами судебных заседаний. Я попрощался с Владимиром Тимофеевичем, и он вышел в коридор, сказав, что мы закончили. В кабинет зашёл корпусной. Я предложил ему со стола взять пачку сигарет, а пирожные и шоколадки отнести Нине.
— Сейчас, — он сказал и вышел в коридор. Потом вернулся и сказал, что она не взяла.
— Тогда скушайте сами, — сказал я.
Пирожные остались лежать на столе. Пару шоколадок корпусной дал дежурному, а остальные распихал по карманам. Через некоторое время пришёл офицер, и я попросил у него разрешения взять с собой сигареты. Он проверил пачки, вынул из них фольгу и отдал мне. Потом дал пирожные: как раз получилось ещё по штуке Диме и Анатолию. Я поблагодарил офицера и, повернувшись спиной, подал руки. Открылась двигающаяся в сторону дверь клетки, и на меня вновь надели наручники. После этого, повернувшись, с табуретки за спиной я взял пакет, и меня увели в камеру.
Из окон на «бункере» ПЛС в коридор светило солнце. В камере был полумрак. В тот момент, когда открылась дверь, Дима встал со скатки перед решёткой, положил книжку, убрал скатку с прохода и отошёл к оконной стене. Туда же встал Анатолий. Дежурный открыл решётку двери — я зашёл в камеру спиной и положил на нару пакет. Дежурный закрыл решётку, я подал руки — с меня сняли наручники. Дверь закрылась.
Дима переложил скатку обратно к решётке. На отдушину, где находилась шестидесятиваттная лампочка, крепился бумажный козырёк, чтобы тусклый свет не рассеивался по камере, а падал в одно место перед дверью, и там можно было читать.
Я предложил заварить чай и угостил соседей пирожными. Анатолий сказал, что, если я не возражаю, он своё пирожное передаст жене, которая сидит тут же на «бункере» через две камеры. А Дима сказал, что тоже отдаст своё пирожное, поскольку у неё есть сокамерница.
— А твоя жена что тут делает? — невольно спросил я.
Анатолий сказал, что жена гражданская, что они проходили по одному делу, а её сын остался на свободе. Сожительница почти ослепла в тюрьме. Недавно ей исполнилось пятьдесят.
— А за что на ПЖ? — спросил я.
— Убийство двоих. И меня в это втянули из-за второй половины дома. Наследство. Свою двоюродную сестру и её мужа напоили и задушили. А мне сказала закопать прямо в подвале. Соседи спрашивали — она стала говорить, что уехали в Россию на заработки. Но кто-то сообщил в милицию — стали расспрашивать и нашли трупы. Она говорила, что всё сделала сама, а я только закапывал, но ей не поверили. Тогда я сказал, что и убивал, и закапывал. На воспроизведении показал как, но у них были сомнения — говорили, что не я. А сын её чухнул куда-то. Хоть бы одну передачу передал! Дёрнул меня чёрт с ней связаться! Сейчас жалею.
— А ты сам откуда? — спросил я.
— Из Белой Церкви, и преступление там. У меня работа была, и в жизни всё нормально. И деньги были. Каждый год на полгода ездил на заработки на Север. Я моторист на рыболовецком тральщике…
И до обеда, и после обеда я расспрашивал, а Анатолий рассказывал, как они тралили за двести километров от берега, а улов отвозили на «плавучий завод» таких огромных размеров, что к нему подходили, как в порт, корабли, забирая мороженую рыбу, консервы и привозя рабочих на новую смену, которая заступала на несколько месяцев. Они сдавали рыбу, заправлялись и снова на несколько дней, а то и недель уходили в море. Завод был настолько огромным, что директор ездил по нему на автомобиле, а ночью издалека завод выглядел, как светящийся город.