— У капитана была небольшая гарпунная пушка, — сказал Толик. — И он всё время хотел кого-нибудь загарпунить.
— Кого? — спросил я.
— Нерпу, котика, моржа. Говорил смотреть по сторонам. И однажды загарпунил палтуса на пятьсот килограммов. Был шторм, и его то ли волной прибило, то ли подняло со дна. Мы ели его несколько месяцев.
Я расспрашивал, а Анатолий рассказывал, но, казалось, без особого энтузиазма, закуривая сигарету и делая паузы, кратко отвечая на мои расспросы, как будто бóльшим не хотел подпитывать мысли о прошлом или вообще их гнал от себя, чтобы проснуться в настоящем.
— Вот что от всего осталось, — улыбнувшись, он показал на толстую морскую тельняшку, надетую под оранжевый пиджак. — Не хотели давать, но начальник сказал выдать.
На коридоре щёлкнул замок и раздались голоса, отметив вечернюю проверку. Анатолий докурил сигарету, пожелал нам спокойной ночи и лёг спать, накрывшись с головой одеялом и отвернувшись к стене.
На следующий день после утренней проверки, которая снова отметилась щелчком электрозамка на входной двери «бункера» и голосами в коридоре, открылась кормушка и заглянул корпусной Серёга:
— О, ты уже тут? — улыбнувшись, сказал он. И спросил, что принести. Сказал, что теперь три месяца будет на «Катьке» и сможет подходить. Я попросил его сходить к Тайсону и принести телефон. Серёга ответил, что телефон принесёт после прогулки, когда пройдёт обыск. После прогулки он принёс аппарат и на всякий случай зарядку и передал мне привет от Тайсона. У мамы настроение было ужасным, но, когда я позвонил, заметно улучшилось. Я рассказал, что меня посетил Владимир Тимофеевич, который будет заниматься написанием кассационной жалобы. Оля рассказала мне, что в день приговора вечером по первому национальному каналу показали ужасный фильм про все инкриминируемые мне преступления, а после этого в течение часа показывали, как после суда осуждённых к ПЛС переодевают в оранжевую робу. Оля подумала, что в тюрьме было телевидение, но я заверил её, что не было. И зрелище было настолько ужасное, сказала она, что ей звонили многие наши знакомые и высказывали свои впечатления от увиденного. Я сказал Оле, что не всё так ужасно, что сегодня ей позвонит Сергей, который теперь будет работать на корпусе ПЛС и сможет приносить мне каждую смену телефон с зарядкой. Попрощался с Олей. Позвонил ещё раз маме. А потом дал телефон Диме, чтобы тот позвонил своей маме, от которой у него не было известий целый год. Анатолий же сказал, что ему звонить некуда. После ужина я отдал Сергею телефон и зарядку, чтобы он вернул их Тайсону и передал ему привет. Диме и Анатолию я сказал, что у меня на складе есть телевизор, и написал заявление, чтобы его выдали. Это взбодрило соседей. Дима рассказал, что буквально недавно на ПЛС ещё не были разрешены ни телевизоры, ни кипятильники, и в камерах не было розеток. Пластиковую посуду во время раздачи пищи выдавали из коридора. Книги можно было брать только из тюремной библиотеки. Одноразовый станок для бритья выдавали один раз в неделю под присмотром прапорщика-банщика во время бани.
— Со станками так же и сейчас, — сказал Дима.
Весь оставшийся вечер Анатолий провёл, мастеря из хлеба и веника розочки, которые он, когда лепестки и бутоны из хлебного мякиша подсыхали, красил зелёнкой и красной краской из растворённых в нескольких каплях воды желатиновых оболочек капсул рифампицина — антибиотика, таблеток для лечения туберкулёза, которые в тюрьме называли «рэф». Анатолий протирал смоченный мякиш хлеба в пластиковую тарелочку через носовой платок, а потом мял содержимое до получения тёмной однородной массы типа пластилина. Вылепливал бутончик, один за одним накладывал на него лепестки и делал маленькие краеугольные листочки, которые крепил вместе с бутоном на вениковый прутик-сорго: бутон на его обрез, листочки — на отростки. Получалась розочка — приличный презент, который он потом выменивал у дежурных на сигареты, зелёнку и таблетки рэф. Дима весь вечер провёл под лучом света из-под бумажного козырька на лампочке, читая книгу. Я наблюдал за соседями, прочитав переданную, как сказал дежурный, из соседней камеры статью на весь разворот листа об исходе в Апелляционном суде дела «Топ-Сервиса», оканчивающуюся следующей фразой: «Шагин выслушал приговор спокойно. Его ненависть к суду выдавало лишь скрипение зубов, выражавшееся в движении скул на щеке».
На следующий день с утра после прогулки высокий худой чёрненький контролёр, работавший три года в СИЗО и долго всматривавшийся в моё лицо, не узнав меня в оранжевой форме при выводе из камеры и лишь сейчас разглядев, вернулся к полочке с телефоном у входной двери в «бункер», на которой лежало несколько газет, и принёс одну из них мне, просунув через решётку: «На, почитай», — и закрыл дверь. Я взял газету с недоверием и, развернув титульный лист, начал искать название предприятия или свою фамилию. Это была газета «Сегодня». На первой странице большими титульными буквами было название статьи «Работник СИЗО № 13 подозревается в убийстве главаря банды оборотней Гончарова». Я перечитал статью. Подозреваемым в убийстве Гончарова в статье был назван капитан режимного отдела СИЗО-13 Максименко, который, как было написано, уже арестован и ожидает предъявления ему обвинения.
Несколькими месяцами ранее, точнее — более чем полгода назад Генеральная прокуратура объявила о раскрытии состоящей из работников правоохранительных органов банды, которой инкриминировалось около двадцати убийств. Как писали СМИ с опорой на заявления работников ГПУ, банду возглавлял полковник из Киевского управления по борьбе с организованной преступностью. Входили в банду следователи прокуратуры г. Киева и работники столичного ГАИ. Специализировалась, по заявлениям в СМИ, на похищении предпринимателей. После истребования с родственников выкупа жертв душили верёвкой, а тела закапывали в окрестностях Киева. Трупы в вырытой яме сначала присыпались известью, чтобы их не могла отыскать собака, а потом — битым стеклом, чтобы не рыли дикие звери; и лишь в конце клали дёрн. Функции же организатора банды Гончарова, как писалось, заключались в выискивании жертв, родственники которых могли бы пойти на выкуп, а потом, в случае обращения родственников жертв в милицию, — в отслеживании дел об исчезновении людей и блокировании расследования. Как заявляли работники Генеральной прокуратуры, все проходившие по делу милиционеры признали свою вину, как и Гончаров, и показали места захоронения жертв, количество которых к тому времени составляло 17 человек, и раскопки ещё ведутся.
Все подозреваемые по так называемому «делу оборотней в погонах» находились в СИЗО, и сейчас в убийстве Гончарова подозревался работник режимного отдела следственного изолятора капитан Максименко. Дима прочитал статью.
— От тюрьмы и от сумы не зарекайся, — сказал он.
— То же самое мне сказал Максименко несколько дней назад, — сказал я. — Вот здесь, под этой камерой.
Анатолий опустил ноги на пол, поставив пальцы ступней на тапочки и упёршись ладонями в край нары. Он сидел с широко раскрытыми глазами. Я сказал, что видел Гончарова несколько месяцев назад на привратке, под медкабинетом; вид у него был болезненный — что-то не в порядке со спиной. В СИЗО говорили, что своих менты не прощают — бьют до полусмерти.
— Возможно, Максименко его куда-то вёл, — сделал предположение я. — А он по дороге умер. А сейчас ГПУ, чтобы в обществе не возник резонанс, мол, свои убили своего, вешает всё на работника СИЗО.
После обеда, часа в три, щёлкнул электрозамок, раздались голоса, и под дверь опустились сумки. Потом открылась кормушка. Я подошёл к ней и взял список продуктов. Потом получил их, расписался и отдал опись в кормушку.
— Ну, как Вы тут? — раздался знакомый голос прапорщицы-кабанщицы.
Я выглянул в кормушку, поздоровался и сказал, что всё в порядке. У прапорщицы появились на глазах слёзы. Это была жена Максименко. Я сказал, что могу найти адвоката и помочь с оплатой его услуг.