Через несколько дней меня посетил Владимир Тимофеевич, и я извинился перед ним.
— Да ну, все в порядке, — смутился адвокат, и мы договорились, что он меня посетит, как только получит определение Верховного суда.
— А что дальше? — спросил я.
— Дальше только Господь Бог, — с сожалением в глазах сказал Владимир Тимофеевич. — Но всё равно рано или поздно этот приговор будет отменён, — добавил он.
«Факты» и другие издания печатали статьи: «В деле… Шагина и “Топ-Сервисa” поставлена точка».
Позвонил Леонид.
— По телевизору снова крутят всякую хуйню, — сказал он и добавил, что уже не верит ни во что, но голосовать всё равно будет за Ющенко.
По камерам снова стали раздавать сигареты и чай. Но агитацию, за кого голосовать, не проводили — видимо, теперь опасались, что кто-нибудь из заключённых большими буквами поперёк всего бюллетеня напишет «он хотел меня подкупить» или что-нибудь ещё.
Прапорщик дал в кормушку четыре пачки сигарет без фильтра и две пачки грузинского чая.
— От кого? — спросил Дима.
— От Януковича, — ответил прапорщик, немного замявшись.
— Я брать не буду, — сказал Дима.
В день выборов повторного тура офицер протянул в кормушку два бюллетеня. Присутствующие из избирательной комиссии, наблюдавшие за процессом голосования на участке ПЛС, с любопытством поглядывали на заключённых и заглядывали в глазки.
Дима расписался в ведомости. Я сказал, что я — гражданин РФ. Офицер забрал второй бюллетень. К кормушке поднесли прозрачную стеклопластиковую урну. После чего женский голос сказал «спасибо», и дверца окошка для выдачи пищи закрылась. Вечером в день голосования по телеканалам показывали Центральную избирательную комиссию. И центральную площадь Киева, заполненную народом, ожидавшим результатов повторного тура. «Экзитпол» снова показал, что лидирует Ющенко. Избирательный штаб последнего снова заявлял о масштабных фальсификациях и подкупах избирателей со стороны, как считалось, провального кандидата.
Мы с Димой легли спать. Утром на следующий день с минимальным отрывом лидировал Ющенко. А через несколько дней ЦВК назвал его победителем.
— Мы немного не успели, — позвонил Леонид. — Там море звёзд получено и столько же бабла выкачано. Видя, к чему всё идёт, они были вынуждены пропихнуть дело через Верховный суд. Чтобы потом от этого дела не полинять. Иначе им было нельзя. Но сейчас другие люди, Игорёня. Они всё понимают и знают. И приговор отменят. Вот увидишь: всё будет хорошо.
Как значительно позже написала одна из малоизвестных региональных газет, оказавшаяся в руках у моей мамы, что именно это дело, по оценкам некоторых экспертов, помогло оторвать часть от пророссийского электората и повлиять на результаты выборов 2004 года.
Так это было или нет, сказать нельзя. Как и изменить ход истории. Демократические силы праздновали победу. Президент готовился к инаугурации. Украина двинулась в Европу. Я начал обдумывать обращение в Европейский суд.
Меня посетила Лысак.
— Ты видел? — спросила Елена Павловна.
По телевизионным каналам ещё не один раз показывали уже названное историческим заседание Верховного суда о признании второго тура президентских выборов недействительным и назначении повторного голосования. И крупным планом среди двенадцати человек в чёрных мантиях большой коллегии — судью с редкими жирными седыми волосами, лежавшими и торчавшими в разные стороны на макушке.
Время шло. Ни места, ни времени провозглашения полного текста решения по моей кассационной жалобе и других осуждённых и адвокатов суд не определил. И только после подачи моими адвокатами жалобы в Верховный суд Украины, более чем через месяц после вынесения решения об утверждении в отношении меня пожизненного приговора спецчастью СИЗО-13 17 января 2005 года я был ознакомлен с полным текстом определения Верховного суда, а адвокатам сообщили о месте нахождения текста решения.
В решении Верховного суда не было приведено никаких обоснований его вынесения, принятия либо отклонения доказательств, которые были предоставлены в подтверждение моей невиновности. В нарушение требований закона также не было приведено ни сущности жалоб или краткого пояснения лиц, которые участвовали в заседании, ни анализа доказательств, предоставленных суду. Коллегия палаты по уголовным делам Верховного суда Украины механически копировала приговор Апелляционного суда г. Киева.
— Игорёня! Нас хотят убить, — позвонил мне Леонид. — Мне сказали, что меня отправляют в Харьков. — Я невольно вспомнил большой треугольник: Киев, Харьков, Днепропетровск. — Надо что-то делать, родной!
На следующий день он снова позвонил и сказал, что его отправляют в Полтавскую область. А поскольку нет прямого этапа — пересылка через Харьков. На следующий день Леонида увезли.
В марте зазвенела капель. Во двориках растаял снег.
Лучи апрельского солнца начали прогревать сырой бетон. Под стеной появился первый маленький зелёный росток. Удивительно росла берёзка на высоте в десять метров от земли из старой кирпичной стены. На ней, казалось, начали набухать, лопаться и распускаться почки. Далеко выше была глубина синего неба с плывущими под ним кучевыми бело-серыми облаками.
— Что бы тебе хотелось на день рождения? — спросила меня Оля.
— Хочу домой, — твёрдо ответил я.
Меня снова посетила Лысак с подготовленной от моего на её имя доверенностью для обращения в Европейский суд.
— Мне сказали, что тебя скоро могут увезти. Месяц-два, — добавила она.
Я позвонил маме и Оле — сказать, что как только что-то узнаю, сразу сообщу. Также сказал, что перезвоню на следующий день.
На следующий день в дневную смену я ждал корпусного Сергея. Но он не пришёл. Сержант на коридоре сказал, что Сергея больше не будет: он на «Катьке» уже не стоит. В обед я снова взял из холодильника брикет масла. Но телефона в масле не оказалось.
Во время раздачи ужина я увидел Николая — прапорщика, который когда-то приходил ко мне на следственный корпус за помощью в женские камеры пожизненного блока.
— Тебя увозят, — тихо сказал он.
И я попросил его срочно сходить на корпус и принести оставленный Леонидом на всякий случай мне в одной из камер свой телефон.
Вернувшись, Николай дал мне в кормушку слайдер в куске хозяйственного мыла. Я аккуратно вынул аппарат и поставил его на зарядку, ещё не зная, чтó с ним буду делать потом. Батарея накопила заряд, и я набрал мамин номер. Потом передумал и набрал Олин. Прошло десять гудков, но трубку никто не снял. Я снова набрал Олю, но тут в коридоре щелкнул электрозамок, и за открывшейся входной дверью послышались шаги. Дима подошёл к двери. Что-то пикнуло, как будто сработал металлоискатель.
— Обыск, — сказал Дима.
И я начал ломать слайдер. Когда открылась дверь в нашу камеру, Дима пропихивал рукой последний кусок от телефона в колено канализационной трубы-дючки.
Нас в наручниках, обыскав, отвели в конец коридора за угол. И полчаса или больше работники в камуфлированной зелёной форме и в чёрных масках-шапочках с прорезями для глаз проверяли нашу камеру.
— Кто это? — спросил я у дежурного, когда нас заводили обратно.
— Не знаю, — ответил он. — Наверное, свои.
Я сел на нару, оглядел потолок. Потом стены камеры. Они начали давить. А внешний мир, казалось, сжался и разместился в пространство между этих стен.
«Чёрная полоса», — подсказывал мне внутренний голос.
На рифлёной матовой поверхности снова появилось жёлтое пятно прожектора. Или это был свет наступающего дня?
В коридоре снова щёлкнул замок, и кто-то подошёл к двери.
Я ещё раз оглядел камеру следственного изолятора участка ПЛС. Железная дверь, крашеные стены, пожелтевший потолок. Тяжёлая решётка на окне, за ней ещё одна.
«Чёрная полоса», — повторял мне внутренний голос.
«Нет», — не соглашался я.
Это была белая полоса…
* * *
— Шагин, — раздался голос. Потом наступила пауза. — Готовься: в шесть часов этап.
Конец первой книги