Он спустился к Трубной улице, и его было видно сперва по колена, потом по пояс, потом по плечи…
У Сережи выступили на глазах слезы от желания пойти, побежать за ним, без оглядки, куда бы он ни пошел. Нельзя. Можно только любить и помнить.
Это было в субботу. А в ночь под воскресенье, после тяжелого, длинного рабочего дня, майор в обыкновенном пальто и драповой кепке, Семен Петрович Николаенко, пришел домой и написал на имя наркома письмо, а по служебной форме — докладную о том, что (первое) опротестовывает следствие, которое ему поручено и которое он намеренно затягивает, как беспочвенное и бесплодное, — по делу Героя Советского Союза Г. Г. Карачаева, (второе) берет на себя целиком и полностью всю ответственность за то, что Карачаев — не перебежчик, (и третье) настаивает на принятии надлежащих государственных мер по вызволению Карачаева, который с честью выполнил наше исключительной важности задание и по имеющимся данным не был в плену, а подобран французским рыболовецким судном в открытом море (район о-ва Майорка) и интернирован во Франции, предположительно — в Алжире. 30.XI.38. Подпись.
Резолюция на докладной: доложить мне лично. Подчеркнуто четырежды: один раз, второй, третий, четвертый. И вторая резолюция: «Немедленно под суд этого мерзавца. Фриновский».
31
Поздним сумрачным, уже зимним утром она обнаружила, что спала без сновидений, спала и проснулась.
Это ее удивило. Часы показывали девять с четвертью! Остановились? Нет, идут. Прежде они бросались ей в глаза в час, в три, в пять… Сколько же она проспала?
На столе стояли хлебница и сахарница, чашка с чайной ложкой и суповая тарелка. Ах, тетя Клава… Палочка-выручалочка! Значит, чай Сережа пил и съел что-то горячее. Он в школе. Посуду, однако, бросил.
У кровати, на табуретке, она увидела тазик и кувшин с водой, покрытые полотенцем, и непроизвольно потянулась к ним, но не притронулась, а подумала, скользя взглядом по полу, что лучше бы встать, откинула слабой рукой одеяло и спустила с кровати ноги. Вроде бы вышло… Она натянула на плечи халат и, пошатываясь, держась за стены, покусывая губы, пошла на кухню.
Там было пусто и темно — кухонное окно глядело в кирпичную стену смежного дома, а тетя Клава, должно быть, в булочной. Вот и хорошо. Меньше догляда, меньше шума. Она умылась под бронзовым кухонным краном, заметив себе, что он неисправен, течет, отдышалась и неслышно, как тень, пошла назад. Уже на пороге своей комнаты она вспомнила про поясницу и негромко, неуверенно засмеялась. Боли нет…
Потом она увидела в своей руке веник. Ай да мы… Недурно для начала… Косо, как бы с подозрением, посмотрела на окно, рывком отодвинула занавеску и… зажмурилась, заслонила лицо рукой.
В окно смотрелся ясный день, лился свет, синий, как от первого снега. Стена дома напротив пронзительно белела.
Нащупав дрожащими пальцами раму окна, Анна толкнула ее, не справилась, толкнула посильней и невнятно застонала, словно в лицо ей плеснули водой. В окно хлынул и полился легкий студеный ветер, душистый, как полынь.
Она слабенько чихнула, села и откинулась на твердую спинку стула, еще незрячая, оглушенная. И на минуту забылась, задремала.
Очнувшись, она поднялась и пересела на подоконник. Присмотрелась… День был обычный, скромный, декабрьский, стена напротив серая, и ветер по-городскому пыльноват. Но никогда до этого дня она не видела такого неповторимого задумчивого света, никогда не дышала так сладко.
Со Сретенки донеслась гнусавая сирена санитарной машины. Анна встрепенулась. Какой ликующий звук!
С карниза сорвалась стая голубей и с треском пронеслась мимо окна, взмыла ввысь. Анна свистнула бы, если б хватило дыхания…
По мостовой пробежал пес, вытянув голову, навострив уши, — потерял, дурачок, хозяина. Анна опасно свесилась с подоконника, любопытствуя, найдет ли пес того, кого искал, и как ему обрадуется, но пес скрылся за рамой окна.
На противоположном тротуаре мальчишки играли в расшибалку. Один, постарше, стал отнимать у другого, маленького, монету. Анна подняла руку с веником.
— Эй, эй! Герой… — И сама не услышала своего голоса.
Но они услышали. Бросили игру, встали в ряд и принялись глядеть на нее. Глядели и молчали, пока она не отошла от окна.
Мести не было сил, но хотелось, и она стала полегоньку водить веником по полу, упираясь левой рукой в колено и улыбаясь про себя: поясница помалкивала.