«Не врет», — отметил про себя Ян с затаенной гордостью и… с досадой.
Да, потери в полку после такого боя малые. В июле — августе, отступая, мы теряли неизмеримо больше. И шикарно сказал Сашка про оркестр и про то, как хотели рукопашной… Но это не всё, отнюдь не всё.
Подполковник стал расспрашивать прежде всего об оркестре и полковой музыке. Гость из фронта хотел знать, как шли музыканты — строем или цепью, докуда дошли? Странный у него, однако, интерес, непрофессиональный. Скорее любопытство. На его месте полагалось бы интересоваться тем, как вошли в прорыв правее рощи Лань, развивая сорокаминутный успех полка, дивизионные, а следом и армейские силы. Вошли в прорыв… И раздвинули плечи! Не полк — армия тут ударила, и командующий, генерал-майор, выдвинул сюда свой НП.
Впрочем, Сашке об этом невдомек. Сашка джигитовал на своем коньке… Ему были известны такие подробности, о которых командир полка и не подозревал. Барабанщик в оркестре, оказывается, из польского джаза, а старшина Барабохин — композитор. Ян припомнил, что видел Барабохина в землянке, при свете сальной коптилки, с балалайкой и листом нотной бумаги. Ущипнет на струне ноту — запишет. Сочинял, стало быть, а балалайка заменяла ему фортепьяно. Способный, конечно, парень. И смелый. Влюбленный в свое дело — это высшая смелость. Но майор Небыл не умилился. Давным-давно, уже целую жизнь, он воевал, и это стало его делом. Когда он всыпал дирижеру десять суток, комиссар полка вступился за Барабохина. Попросил отложить… А там приехал член Военного совета, заслушался. И помиловал командир полка дирижера, как калиф Шехерезаду.
Бойцы не ревновали к музыкантам, не считали их баловнями. Возвращаясь с изнурительных ночных учений, когда и есть неохота, а только бы разуться да лечь, батальоны давали под музыку ножку — на красоту. И вот, изволите ли видеть, атака с оркестром! Кто это выдумал? Считалось, что комиссар. Должно быть, комиссар. Небыл, подумав, согласился попробовать. Начальник штаба полка нанес на карту, рядом со знаком третьего батальона, значок оркестра. Доложили члену Военного совета. Опасались, что вышутит. А он утвердил… И обещал доложить командующему.
На поле боя барабохинцы держались бесстрашно. Они шли, как знаменосцы. Что правда, то правда.
— Значит, вы тут провели как бы психическую атаку? — проговорил подполковник вопросительно. — Ну что ж, не все немцам психовать. У врага можно и поучиться, понимаете. Сочтем, что эта ихняя тактика использована, как трофей.
Небыл мысленно засмеялся. Околдовал адъютант гостя из фронта! Ай да казак! Не одних девок ему сводить с пути истинного… Неужели в самом деле подполковник видит в трубах да барабанах секрет успеха у рощи Лань? Психическая! Скажи еще: шапками закидали… Сашка помалкивал, шельмец. А между тем первый батальон (без Сашки и оркестра) продвинулся вперед вдвое дальше третьего. Там, в первой роте, повар с дыркой над виском и замполитрука Шумаков.
Нет, товарищ подполковник, это не трофей. И учились мы нынче не у врага. Судя по сегодняшним пленным, взятым в противотанковом рву, «о н о — такое хлипкое…». Это слово новобранца Федора Шумакова. Вот как у нас пошло под Москвой!
Немцам и не снился тот подъем, с которым мы атаковали противотанковый ров. Считается, что это заслуга комиссара. Должно быть, его. Незабываемо он вручал флаги батальонам. Впритирку к переднему краю выстраивались в линию взводов. Флаг вручался комбату, и он его целовал. Приехал член Военного совета армии. Праздник был. Впрочем, праздники забываются, а это не забудется.
Немцы порывались помешать. Один снаряд вмазали вплотную. Чуть не ранило тогда члена Военного совета. Кто-то скомандовал по привычке: «Ложись!» Не послушались… Любо!
На рекогносцировке убило комбата-один Познышева. Попал под шальную пулю. Батальон — единственный обстрелянный, сводный, все, что осталось от полка после Смоленска. Комбата любили. Тело его пронесли под эскортом стрелковой роты. А оркестр играл «Вы жертвою пали…». Бойцы плакали. Клялись над могилой. Прежде мы не умели так своих героев провожать. Сколько Познышевых наспех зарыто в братских могилах от Бреста до Москвы!..
Но и это не все. Если бы только это было в «ранце солдата», действительно впору бы «психовать», мечтать о рукопашной.
В памяти Яна вставал тяжкий месяц ноябрь, после парада на Красной площади. Одним батальоном Познышева держали оборону. Два других, целиком из добровольцев москвичей, выводили на тактику. Выводили на открытое поле… Немец огнем учил нас закапываться. Военный навык: ближе к противнику безопасней! Его прививали, как оспу. Неделя без ночных учений считалась недоделкой. А с маршем, с ночлегом на снегу, на хвойной постели, под хвойной крышей, без костра — вот неделя солдата. Из этих-то зерен и выросли и выдержка, и порыв, и малые потери.