А дружить Небыл умел. Дружить он был мастер. Он нравился людям с первого взгляда, с первого слова, и потому познакомиться в дороге, на речном пароме или в кузове попутной машины для него означало — непременно обменяться адресами. Новые и старые друзья ждали Яна Яновича, готовились встретить. С ним не было скучно. От вина он не пьянел, зато хмелел от веселого свободного дружелюбия.
За преферансом он не мог бы усидеть и получаса. Но ему ничего не стоило после многодневной дороги провести ночь без сна за доверительной беседой. В голубых глазах Яна возникала пристальная точечка внимания, участия, увлечения. Он и сам возбуждал к себе жадный и всегда веселый интерес. Тратить Небыла на «пульку» никто не желал.
Был у Яна недостаток. Курил он, как дымогарная труба, как Вельзевул, если учесть, что именно от оного и пошло баловство с табаком; курил только махорку самых дешевых сортов. От пальцев его правой руки исходил запах жженой газетной бумаги, стойкий, как запах чеснока.
— У тебя лошадиная комплекция, Янка, и лошадиный запах, — говорили ему под веселую руку.
— А я лошадь! В этом моя самобытная неповторимая индивидуальность. У меня и смех, кажется, лошадиный. Вы видели когда-нибудь, как смеется сытая хороших кровей лошадь, примерно игреневой или каурой масти?
Из Небыла вышел бы незаурядный ученый, лектор, если бы он мог удержать себя на месте дольше двух-трех недель.
— Бес у меня в крови, — оправдывался он. — Этакий жалобный, скулящий. Он меня гонит. Я от него бегу.
И числилась за ним еще одна безобидная страстишка: он лез в воду, едва на реках сходил лед, и не вылезал до поздней осени — «остужал беса». Летом норовил заплыть подальше, и по крайней мере дважды — один раз на Ладоге, другой на Арале — его вынимали из воды в нескольких километрах от берега, чуть тепленького.
Не чужд он был и своеобразного тщеславия: деньги — а зарабатывал он их много — Ян тратил на подарки тем, у кого гостил.
И вот в году уже тридцать седьмом Сережина мать узнала, что в одну из своих поездок, будто бы на Рудном Алтае, Небыл не то утонул, не то утопился в маленькой горной порожистой речке.
Это казалось анекдотом. Не хотелось верить, что человек с душой, которой хватило бы на несколько жизней, вдруг так укоротил свой век. И Анна, мать Сережи, подчас спрашивала себя со страхом:
— А был он или не был?
2
Сереже исполнилось семь лет, когда он лишился отца.
Отец был высокий, а мама — маленькая. У нее были длинные косы, исчерна-красные, словно медные. Она скручивала их тяжелым узлом на затылке, таким тугим, что щеки у нее пунцовели, а глаза становились узенькими, как у японки. Шпильки и гребни плохо их держали, она постоянно подправляла их пальцами и жаловалась: «Горе мое».
— Подстригись под мальчишку, — советовал отец. — Мы с Сережкой выставим тебя на лестницу.
Сережа не хотел выставлять ее на лестницу, пугался и брал маму за руку. А смуглое скуластое монгольское лицо отца светлело, в прищуренных глазах зажигался черный блеск. Всегда он так смеялся — беззвучно, глазами и скулами.
Отец вообще был скрытным, молчаливым, а мама — понятливой.
Сережа запомнил, как она спрашивала отца:
— Но дома-то, дома… со мной… почему ты молчишь?
— Разве ты не понимаешь? — отвечал он. — Ты все понимаешь без слов, больше, чем я сам иной раз…
Сережа любил слова. Без слова «пожалуйста», например, было плохо, как за обедом без ложки. Отец часто говорил маме:
— Пожалуйста, не бойся. Пожалуйста, не трусь. — И еще: — Пожалуйста, люби меня. Нам с Сережкой это всего нужней. — И тут Сережа с ним соглашался.
Мама была отнюдь не труслива. Она не боялась мышей, пауков, свисающих на паутине с потолка, и жирных червей, которых отец копил в банке для рыбной ловли. И Сережа не боялся. Он подошел и погладил рукой соседского сизого дога, потому что отец говорил, что пес не тронет ребенка, даже если тот ударит пса, чем и отличается пес от человека.
Но однажды Сережа услышал непонятное. Отец просил маму:
— Пожалуйста… не бей меня хоть ты. На мне живого места нет… Весь в синяках… Жду партактива. Если там не добьюсь толка… пойду в управдомы.
Непонятно, кто сумел побить отца. Должно быть, невероятный силач, этакий «мацист», безликий, бесчувственный урод из ковбойского фильма. Отец мог поднять мамку на руки и нести ее всю дорогу от дачи до станции Ухтомка.
Был случай, когда они втроем вернулись поздно и застали дома двоих незнакомых людей — один, небритый, казался постарше, другой помоложе, оба рослые, длиннорукие. Младший снял с обеденного стола чемодан, который отец брал с собой в командировки, а старший вынул финку и невежливо сказал отцу: