На улице он напоил Анну газировкой, утер ей со лба пот, и она как будто стала дышать ровней.
— Губишь ты меня, Ян. Доконал ты меня, — сказала она.
— Я знаю, знаю, — сказал он, останавливая такси.
Они поехали в Замоскворечье и с Большой Калужской вошли в старый Нескучный сад. В нем было заметно свежей, чем в городе, и тихо. Здесь жили люди — с книжками, обернутыми в газетку, с вязаньем, с детскими колясочками.
Ян усадил Анну под древней ребристой липой, сел перед ней, массивный, лобастый, рыжеусый.
— Если бы я мог тебе сказать, как мне горько, что ты, выдуманная для того, чтобы радовать и радоваться, несчастна!
— А если бы я могла тебе сказать, Янка, что мне приснилось… как раз перед твоим приездом. Мне снилось, что он убит при авиационной катастрофе. Он убит, а я жива и просто счастлива оттого, что он убит! Как мне было хорошо, как легко перед тем, как я проснулась…
— Ты еще спишь, — сказал Ян резко.
— Нет, мне и наяву иной раз кажется, что так было бы лучше. А если в самом деле… его запутали? Если спровоцировали… И он твердо знал, что запутан, замешан, и потому был такой каменный, страшный! Бесчеловечно расчетливый! Будто знал наперед… Выдумал этот подлый развод. Понимаешь? Предположи на одно только мгновенье…
— Да, понял, — сухо сказал Небыл. — Этого м г н о в е н ь я я тебе не прощу.
— Ян… Я очень серьезно. Я боюсь, я боюсь, — проговорила Анна и увидела: Небыл отвернулся, стиснув челюсти, беззвучно шевеля искривленными яростью губами.
Она вцепилась в его рукав.
— Правда? Правда?
— Будь добра! — попросил он. — Убери свой маникюр.
Она закрыла лицо руками.
— Было время, — сказал Ян, — ты, кажется, считала: доверием можно укротить бандита — и, говорят, укрощала!
— С тех пор море воды утекло…
— Вот я и хотел бы постичь, что это за водичка? С чем ее пьют? Один старый большевик, бывший подпольщик, говорил мне, что в самые тяжкие страшные годы, когда Владимир Ильич открыто, всенародно провозглашал «красный тэ́ррор», не было в нас такой мнительности, такого повального ожесточения. Убей меня, не могу я назвать это бдительностью.
— Слова Георгия…
— Мои слова! Чего ты оглядываешься?
— Дурная привычка.
— Прежде я не замечал за тобой дурных привычек.
— Устали мы, Ян, устали безумно…
— Кто устал? — спросил Небыл, комкая окурок. — Кто — отвечай? Уставали рабовладельцы, крепостники, буржуи — смертельно. Мне неизвестно, чтобы за века и тысячелетия уставал рабочий человек. Когда он устанет, кончится жизнь!
— Моя уже кончилась.
Ян усмехнулся угрюмо.
— Вот! Это уже здравый разговор… Я, если верить слухам, дважды начинал жить. И всякий раз — на редкость вовремя, хотя некоторых это даже смешило.
С Москвы-реки донесся слабый гудок однопалубного прогулочного парохода: «Подхожу к пристани».
— Теперь пойдем, — сказал Ян, щурясь и кашляя. — Пора… знаешь ли… в путь-дорожку…
Она послушно поднялась и пошла позади него, не расслышав его последних слов.
Они вышли из сада на Калужскую. Он бросил окурок.
— Ты что-нибудь ела сегодня?
— Не помню.
Они вошли в тесную нарпитовскую столовую со скромной вывеской и меню в застекленной рамочке снаружи, близ ободранной, гулко хлопающей двери. Сели за столик у широкого витринного окна с расколотым наискось стеклом, скрепленным с двух сторон круглыми плашками, какие ставят под штепселя. Сели и впервые посмотрели друг другу в глаза — виновато и смущенно.
— Здравствуй, Ян… — сказала она.
— Здравствуй, Анка, — ответил он.
— Однако ты жив.
— Если ты находишь…
Ни ей, ни ему не хотелось есть, но они съели и красноармейские щи туманно-бурого цвета, обильно их поперчив, и рагу с макаронами, от которого на тарелке осталась горка костей, и дымчато-серый компот с несметным количеством изюмин в тонких стаканах с обгрызенными краями. На легких алюминиевых ложках и вилках были клейма: «Столов. № 15».
За спиной у Небыла и Анны стали останавливаться посетители, ожидая, когда они уйдут.
— Ты наелась?
— А ты?
— Наповал!
Они поднялись из-за столика и протолкались к выходу. Ян взял ее под руку.
— Редко приходится бывать в Москве. Раз в столетие и то по случаю землетрясения. А здесь я зубрил физмат, грыз рабфаковскую селедку и гранит науки. Здесь ты…
Она молчала.
— Мне тут предлагали… пост, большой оклад… Комитет геологии. Боюсь! Не усижу… Бес у меня в крови.
Она не отвечала, и он умолк.