Привычно обратился взглядом к потолку. Надо было запрятать лист под подушкой. До тумбочки я теперь не дотянусь, а смотреть на лист было бы приятнее, чем на потолок. Или хотя бы чередовать: лист – потолок – лист – потолок.
Можно еще считать от одного до ста, а потом в обратном порядке. Я пробовал, первые разы это было даже интересно.
Из розетки послышался стон. Затем еще один, погромче.
– Опять эта дура, – процедила себе под нос медсестра, пододвинула капельницу еще ближе к моей кровати и поспешно вышла.
За стеной зашуршали, зашебуршились, послышались громкие всхлипывания, шаги. Короткий вскрик и протяжный стон. Еще шаги, еще шебуршание. Затем все стихло. Я лежал в каком-то оцепенении, боясь пошевелиться. Комнату заливал веселый дневной свет, бросая на стены большие солнечные квадраты.
10
Я лег, вытянул руки на одеяле и разглядывал плафон. Он круглый с блестящей каемкой по краю. Как пуговица на полотне-потолке. Я его замечаю, только когда лежу вот так и пытаюсь заснуть. Хотел достать из тумбочки лист и положить рядом с подушкой, но передумал.
– Антоша.
Я подскочил от неожиданности. Только что было совсем тихо, и вот на тебе. Опять.
– Антоша, – повторил голос за стеной.
Я повернулся на бок.
– Привет, – сказал голос.
Я повернулся на другой бок и закрыл ухо подушкой. Вроде помогло. Я лежал так минут десять, наверное.
– Антоша, – услышал я сквозь подушку.
– Не зови меня! – не выдержал я. Сказал так прямо в пустые глазницы розетки. С той стороны послышался тяжелый вздох.
– Привет, – сказал голос неуверенно.
– Пока, – ответил я.
– Антоша.
– Не зови меня.
– Привет, Антоша.
– Отстань, а?… – сказал я в самую розетку.
– Я люблю тебя.
– Что? – я повернулся и непонимающе глядел в лицо розетки. Как будто это она сказала.
– Я люблю тебя.
– Ты меня даже не видела.
– Я люблю тебя.
– Заело, что ли?
– Антоша.
– А, точно, ты же психичка.
– Я Дылда.
– Длинная, что ли?
– Антоша, ты хороший.
– С чего ты взяла?
– Просто.
– Хватит со мной говорить.
– Я люблю тебя.
– Замолчи, ладно?
– Антоша.
– И не называй меня Антоша. Я Антон.
– А я Дылда.
– Чувствую себя полным придурком.
– Ты хороший.
Я замолчал, надеясь, что, наткнувшись на тишину с моей стороны, она отстанет. Еще не хватало заводить светские беседы с психичками через розетки.
– Антоша.
– Антоша.
– Антоша.
– Антоша.
– Да заткнись ты!
Она заткнулась. Ненадолго. Послышался тихий стон. Тягучий, как смола, он нарастал. Как будто кто-то зачерпывает ложкой и тянет-тянет его вверх, а он все не кончается. Я зажал уши. За стеной опять послышались шаги и шебуршение, как было днем. Я открыл уши. Стон стал тише, но не прекратился.
Он перемежался всхлипываниями и жалобным «не надо».
– Руки ей держи, – раздался сдавленный голос. – Руки!
Несколько торопливых шагов по комнате, всхлипывания, «не надо», еще несколько шагов, звук пружин кровати. Стихло.
Я смотрел на провод, идущий от розетки к потолку. Провожал глазами все его изгибы. В голове раз за разом повторялось: сдавленно, как из подземелья, «руки ей держи», жалобные всхлипы «не надо», удаляющиеся шаги и звук закрывшейся двери. Тихий такой звук, какой-то недоговоренный. Может, поэтому он продолжался и продолжался в моей голове?
Я повернулся к розетке. Провод от нее все так же бесконечно уходил вверх.
– Дылда, – прошептал я. Тишина.
Что ж, я хотел, чтобы она замолчала. Я отвернулся от безответной стены, стал смотреть в окно. Так же, как всегда, в него была видна только одна звезда. Одна-единственная, хотя на небе их – море.
11
Я глядел в раковину. Выплюнул таблетку, она лежала и размокала там. Ненавижу таблетки, они горькие, а запивать их приходится маленьким глотком из прозрачного гномского стаканчика. Все-таки, решил я, без гномов не обошлось в этой больнице. Думаю поискать их на досуге – вдруг где-то прячутся?
Таблетка таяла, я помогал ей, набирая в ладонь воду и капая на нее. Второй рукой я держался за раковину, потому что стоять было очень неудобно.