Белая умоляюще посмотрела на Хению.
- Ты мог бы вернуть нам дни своей молодости, - сказал он старому вождю, выполняя молчаливую просьбу жены.
Какое-то время тот молчал, склонив голову на грудь и только легкий ветер шевелил оперения его головного убора.
Рассказ старого вождя.
- Я очень хорошо помню эту девушку, - сказал он, подняв голову и обводя вождей, блестящими глазами. - И историю связанную с ней вижу настолько ясно, будто она произошла только вчера. В то лето мы вышли на тропу войны. Бледнолицые нарушали договор за договором, мы устали слушать их пустые обещания и молодой вождь повел свой отряд в набег. Мы были так обозлены, что никого не щадили, и хотя васичу храбро оборонялись, шансов выжить в то лето у них не было. Мы нападали, сжигая ферму за фермой и сразу же исчезали. Наши сердца ликовали, когда разведчики выследили военный отряд, посланный истребить нас. Мы жаждали скальпов добытых в кровавом бою, чтобы чувствовать себя воинами, а не скво, которая режет глупых безропотных кур. Мы напали и разбили отряд синих мундиров и у наших седел появилось много свежих скальпов. Мы отправились дальше разорять и жечь фермы бледнолицых, что уродовали нашу землю. И чем больше мы убивали, тем больше жажадали крови. Мы не могли остановиться. Но к концу нашего набега, фермеры уже не были похожи на глупых кур и начали отчаяно обороняться. То была последняя ферма на которую мы напали. Бледнолицые, запершись в доме, упорно отстреливались. Мы не понимали на что они надеялись, но оставили их в покое до утра, потому что ночью индейские воины не воюют. И вот, сидя у костра и обсуждая, как будем убивать упрямых бледнолицых, когда выкурим их из дома, мы вдруг услышали пение. Никто из сидящих у ночного костра не поверил этому. Как такое могло быть? Женщина пела, зная, что завтра умрет? Воины начали переглядываться, а вождь вскочил на ноги, будто рядом с ним ударила молния. Он жадно вслушивался в чистый красивый голос и слышал не просто нежное пение, он понял старстное желание жить. Женщина, которая так пела, верила, что не погибнет. Она не молилась о смиренном ожидании смерти, она призывала жизнь. Вождь жадно вслушивался в женский голос, не замечая, что пение, словно путами, связывает его сердце и когда голос смолк, вождь огляделся - мир странно опустел, и заполнить его могло только пение, той, что должна была завтра умереть. Путы, незаметно наложенные на его сердце, стянулись, врезавшись в него так, что для того чтобы ослабить боль и странную опустошенность, вождь пошел к фермерскому дому. Дом выглядел безжизненным, пустым, словно в нем никто не жил. Всю ночь простоял вождь неподалеку от него неподвижный, и даже недовольные крики ночных сов не могли заставить его уйти. Он боялся: вдруг женщина опять запоет, а он не услышит. Но больше никто не пел. А на рассвете, всю ночь не сомкнувшие глаз бледнолицые, увидели во дворе, сидящего на земле прямо перед дверью, вождя. Он сидел так до тех пор, пока из дома не поинтересовались: какого черта ему надо? Пусть говорит или его пристрелят. Тогда вождь сказал, что он не тронет дом, не тронет бледнолицых, если ему отдадут Поющую. В него никто не выстрелил, а вскоре из дверей дома, к нему, вытолкнули женщину. Сердце вождя замерло. Это была молоденькая девушка, почти девочка. Тоненькая, хрупкая, с огромными глазами. Она была словно солнечный лучик, вся золтистая. Золотыми были не только ее длинные волосы, ресницы и брови, но даже белая кожа была усыпана солнечной россыпью. Вождь поманил ее к себе и она с робкой обреченностью подошла. Она ждала, что он убъет ее, но вместо этого он посадил ее перед собой в седло и повез в свое племя. Всю дорогу, он чувствал, как от испуга часто-часто бьется ее сердце, словно у пойманой пичуги. Его воины не роптали от того, что они так и не разграбили ферму, у каждого из них и так было вдоволь добычи. Кроме того, вождь, вдруг отказался от своей доли, ведь он вез добычу много ценнее той, что раздал им. Но шаман, взглянув в глаза пленницы, сказал, что если вождь не хочет, чтобы она зачахла, он должен взять ее в жены лишь после того, как она запоет. В который раз, вождь подивился мудрости шамана. Откуда тому было знать, что бледнолицая девушка поёт. Что только не делал молодой вождь, чтобы она скорей запела: отдавал ей лакомые куски, приносил мягкие шкуры, дарил украшения, привозил из далекого форта лакомства, ловил птиц, чтобы пели ей, но девушка чахла. Она смотрела не на вождя и его подарки, а в сторону дома. И сердце вождя не выдержало. Больше всего на свете, он не хотел отпускать ее, но еще больше страшила мысль, что она умрет в неволе. Так же, как он привез ее к своему типи, вождь посадил свою красавицу на коня впереди себя и отвез к ее дому. С тоской и болью смотрел он, как она, словно птичка выпущенная на волю, раскинув руки бежала к своим родным. Она зажгла лучик солнца в его сердце, который начал было согревать его, но с этого дня вождю дано было узнать, что такое тоска. Он тосковал по своему Солнечному Лучику. Его глаза не могли больше смотреть на других женщин. Всюду и везде он видел свою красавицу. Как-то темным сырым вечером месяца Опавших Листьев, он в одиночестве сидел у потухшего очага, слушая перестук дождя по пологу своей палатки и баюкая свою боль, которая не хотела никуда уходить из его сердца, когда полог откинулся и вошла та, о которой он не переставал думать день и ночь. Она дрожала от холода, потому что промокла насквозь. Ее золотистые волосы потемнели от дождя, глаза казались больше и были темными от страха, и выглядела она исхудавшей. Какое-то время оба молча смотрели друг на друга: он не веря, она, по-прежнему, испуганно. Не говоря ни слова, вождь взял ее за руку, притянул к себе и закутал в шкуру, которая лежала на его плечах, согревая свою красавицуу жаром своего тела. Отогревшись, Солнечный Лучик рассказала, как несладко жилось ей в отчем доме. Ее попрекали и оскорбляли тем, что она индейская шлюха, что даже дикари от нее отказались, вышвырнув вон, и что если она принесет индейского ублюдка, утопят его в отхожем месте. Холодны стали для нее стены отчего дома, хуже врагов смотрели родные. Они ругали ее, говоря, что ее уже никто не возьмет, что никому она не нужна и им придется кормить ее до конца дней. Обида за нее язвила сердце вождя, потому что он так и не притронулся к ней и вернул ее такой же невинной, какой увез. Она была чиста, как первый снег и не заслуживала злых упреков. А когда к ним в дом заявился мерзкий старик, который вонял хуже скунса, переживший двух жен и имевший здоровенного сына слабого головой и ей объявили, что это ее будущий муж, она схватила первое, что попалось ей под руку и сбежала к вождю. Отыскивая лагерь его племени, она чуть не умерла от страха и голода. А когда они посмотрели, что же у нее в узелке, то увидели алюминевую миску, кофточку, шаль и тряпичную куклу. Они посмеялись, но вождь вдруг, закутав ее в шкуру, отстранился и сел от нее подальше. Она с обидой закусила губу, недоуменно смотря на него, - с мягкой улыбкой на сухих губах рассказывал Антинэнко. - Он сказал, что не может притронуться к ней пока она не запоет, так повелел шаман. Тогда она, засмеявшись, откинула шкуру, робко обвила шею вождя руками и тихо запела ему на ухо. Этой же ночью Солнечный Луч назвала его своим мужем. Сначала вождь в гневе, что обижали его красавицу, хотел наказать ее родственников, спалив ферму, но его молоденькая жена, лишь с улыбкой покачала головой и этого было довольно, чтобы гнев его ушел, словно вода сквозь речной песок.