Хения, тихонько толкнув Белую плечом, спросил:
- Она попрежнему пела тебе ночью, вождь?
- О, нет, - засмелся старик. - Ночами она стонала от наслаждения, а днем пела от счастья. Правда вождь не любил, когда она кричала от боли, давая жизнь его детям. Прошла зима и весна, а ближе к осени родился их первенец, и сидя студеными вечерами у очага, вождь слушал колыбельные песни, что напевала его жена их сыну. Теперь вождь сетует на то, что Великий Дух дал им мало времени пройти вместе тропу жизни. Двадцать зим пролетели для него слишком быстро. Его Лучик умерла, давая жизнь их последнему ребенку - девочке с золотистыми волосами и голосом матери, словно умирая, она передала все, чем одарил ее Великий Дух, этому ребенку, последней отраде вождя в этой жизни, его утешению на склоне лет. Я жду смерти, жду, потому что за ней ждет меня Солнечный Лучик. Я знаю она ждет. И мне, ох как не хочется заставлять ее долго ждать.
Белой не хотелось, чтобы видели как тронул ее рассказ старого вождя, и она решилась покинуть Хению, встав и отойдя от него к расставленым на земле блюдам с фруктами на которых мало что осталось. Как в таких суровый воинах жестокость уживалась с подобной нежностью. Неожиданно к ней подошла Сосновая Игла, одетая в нарядные одежды. что делали ее лицо еще темнее и угловатее.
- Хочу мира между нами, - сказала она, беря Белую за руки. - Если простишь меня, то и мое сердце забудет все обиды. Когтистая Лапа ушел от меня и вынул из моего сердца шип ненависти к тебе. Хорошо, что он ушел и больше не заставляет Сосновую Иглу смотреть на Белую глазами гнева. Моя мать умела слышать зов трав, она лечила не хуже Серой Совы и многие женщины проделывали долгий и опасный путь покидая свои очаги, что бы попросить у нее настой из трав, который помогал быстро и верно зачать новую жизнь. Такой настой умела делать только она. Возьми его, это мой дар тебе, - протянула женщина глиняный пузырек, заткнутый деревяной пробкой. - Он достался мне от матери, и я берегла его для себя, надеясь, что Когтистая Лапа когда-нибудь укроет меня своим одеялом. Теперь он ушел, а мне кроме него никто не нужен. Возми настой, он твой.