- Я услышал вас, - кивнул Хения. - Я не стыжусь своего поступка и если бы Великий Ватанка предложил мне исправить эту ошибку, заново заставив меня пережить этот день, я поступил бы точно так же. Я согласен с храбрейшим и с мудрейшими, нам выпало быть охотниками, а не ранить землю, взрыхляя ее и насильно заставляя произрастать на ней плоды, которые она и так дает нам щедро и добровольно. Мы не можем осесть и жить на одном месте, ковыряя бесплодную землю, как призывают нас жить бледнолицые. Но посмотрите, братья, на бледнолицых, которые не гнушаются никакой работой, умеют делать ружья и строить высокие словно ущелья, дома. Они не стыдятся работы и берутся за всякое дело, и разве мы можем сказать, что они трусливые женщины. Они приспосабливаются жить везде и даже перенимают наши обычаи, если они приходятся им по нраву, мы нет. Не потому ли, что нам так удобно? Но может Великий Ватанка позволил бледнолицым нападать и истреблять нас, чтобы показать детям своим их слабость? Когда мы не воюем и не охотимся, что делаем мы? Предаемся снам. Если духи не дают их нам, что делаем мы? Тоскуем о битвах. Мы умеем воевать и воюем охотно, живя набегами и войнами, но где наши победы? Почему бледнолицые продолжают теснить нас с наших земель. Почему бледнолицые изнеженные как женщины, не гнушающиеся женской работой, изничтожают нас, рожденных в войнах? Почему наши духи не покарают их? Значит ли это, что Великий Ватанка и на них смотрит благосклонно? Значит ли это, что Он отвернулся от нас? Если так, то за что? Почему духи обязательно должны покарать воина, который боясь за свою жену, не отпускает ее в менструальную палатку на край лагеря, и лишить его силы за это? Почему духи не карают кроу, которые безнаказанно вырезают в ней женщин? Может Великий Дух, которого почитают бледнолицые и Ватанка один бог? Только его они почитают по-другому, потому что он открыл им Великие слова, которые бледнолицые написали знаками на бумаге, и эти священные слова передают от сына к сыну. Может быть, Он тоже говорит эти слова во снах какому-нибудь великому вождю, но великий воин держит их запертыми в своем сердце и они умирают вместе с ним. Что же, будем упрямо следовать все той же тропой, не сворачивая с нее, хотя мир вокруг нас будет рушиться, пылать и меняться?
Хения шел к своей палатке, стремясь поскорей увидеть Белую. Он с удовлетворением увидел, что палатка была поставлена как надо, и отбросил шкуру, висящую у входа.
- Где Легкое Перо? - спросил он, сев у очага напротив жены.
- Она хочет остаться у Поющей в Ночи, - робко ответила Белая, стыдясь поднять на него глаза.
- Хорошо, - кивнул Хения и, глядя на притихшую жену, попросил: - Сядь рядом со мной?
И когда Белая повиновалась, спросил:
- Почему ты приняла нашу жизнь, от которой раньше бежала и которую ненавидела?
Она удивленно и тревожно посмотрела на него. Зачем он это спросил? Значит ли это, что его заставляют отказаться от нее? Сглотнув, она кашлянула, пытаясь справиться с сухостью в горле, и через силу произнесла:
- Потому что так было лучше для тебя.
Хения задумался, глядя на ее щиколотки, неприкрытые подолом кожаной туники.
- Если бы все бледнолицые думали подобно тебе, - прошептал он.
- Многие так думают, только я думаю о тебе, а они о своих родных и любимых. Но много таких, кто не думает ни о ком.
Хения поднял руки к лицу.
- Раньше в моем сердце жила ненависть, и они всегда были в крови. Когда я с тобой я ощущаю присутствие Ватанки.
Они просидели всю ночь, молча, думая каждый о своем, но в тоже время об одном и том же. Ведь этим днем смерть чуть не прошептала им о разлуке.
Это было счастливое лето. Любовь Белой и Хении отдавала сладостью дикого меда. Каждый раз, возвращаясь с охоты, Хения на людях был с ней сдержан и немногословен, но Белую это не обижало, она нисколечко не была обделена любовью и нежностью мужа, получая ее в избытке. Днем, когда они были на глазах у всех и видели друг друга издали, он ласкал ее взглядом. По его следящему взору, она понимала чего стоит такая сдержанность. Она заметила, что от сдержанности ее мужа не оставалось и следа, стоило ей ненароком коснуться его, он вмиг загорался, словно к сухому хворосту подносили зажжённую спичку. Неважно как случались эти прикосновения, они всегда были мимолетны, и Белая долго не могла поверить, что именно они ломали выдержку ее мужа. Это мог быть случайный толчок, когда она, внося вещи в типи, проходила мимо него, или легкое касание пальцев, когда она подавала ему миску с мясным бульоном. Белая долго не верила, что обладает такой властью над этим суровым воином. Но иногда воли его лишала просто ее улыбка и ласковый взгляд. Их ночи можно было бы назвать бесстыдными, если бы не глубокая нежность, сопровождавшая их дикую страсть. Дитю природы, Хении были неведомы, какие бы то ни было рамки приличий, какие установило общество бледнолицых. Своей безудержной чувственностью он сметал католическую благовоспитанность Белой и она долго не могла прийти в себя после таких вот ночей. В конце концов, любовные требования мужа перестали смущать ее, напротив, в ней вдруг разыгралась фантазия, ставившая порой в тупик Хению. Это было пиршество проснувшейся чувственности, когда не просто одна сторона дозволяла другой все, а принимала и поощряла. Она заполнила их до краев настолько, что им было очень трудно находиться вдали друг от друга. Хения любил когда она смеялась и часто смешил ее. Порой они просто сидели у костра, и он рассказывал ей разные истории, наслаждаясь ее сияющими глазами и улыбкой. Иногда, он задумчиво смотрел на Белую, удивляясь, как мог раньше жить без нее: без этого огонька, который сделал его жизнь ярче, без светлых лучистых глаз, глядевших в его душу, без ее голоса, что успокаивал его нервы, без ее тела в котором он испытывал потребность каждую ночь. Мысли о ней ласкали его душу, подобно кроличьему меху, когда проводишь им по коже. Он удивлялся мальчишескому восторгу, что иногда переполнял его.