С мольбой поднял Хения руки, взывая к небу, а потом ударил себя кулаком в грудь, чтобы хоть немого унять боль разбитого сердца.
Майор Свенсон, начальник гарнизона, после того как она рассказала что была пленницей у индейцев, принял в беглянке горячее участие, выказав искреннее сочувствие. Единственный раз он спросил ее о пребывании у сиу и, поняв, что она не хочет об этом говорить, больше не докучал ей расспросами. Другие офицеры тоже, казалось, выказывали сочувствие и принимали самое деятельное участие в ее судьбе, но она ясно распознала их фальшь, как и праздное скользкое любопытство. Некоторые из них прямо намекали, что истосковались по женскому обществу и не прочь были покровительствовать ей за ее любовь. Престарелый майор понимал всю щекотливость положения молодой молчаливой женщины, а потому всячески способствовал тому, чтобы с первым же обозом она отправилась в сторону больших городов.
Конец второй части.
Книга третья.
"Ты не можешь разбудить человека, который притворяется, что спит"
Индейская пословица.
В ноябре 189... года из здания бостонского железнодорожного вокзала вышла молодая дама с кожаным саквояжем в одной руке и ридикюлем лилового бархата в другой. Отказавшись от услуг носильщика, она остановилась у края тротуара и взмахом руки подозвала кэб. Проходящий мимо господин впопыхах задел ее, но тут же извинился, приподняв цилиндр. Дама даже не взглянула на него и, уходя, он оглянулся на нее. Рядом остановился кэб и молодая женщина, подхватив саквояж, подошла к нему, попросив кэбмена отвезти ее по адресу, который назвала. Кэбмен взял саквояж, уложил его в багажный ящик и, подсадив пассажирку в кэб, укрыл ее колени кожаной пологом. Забравшись на свое место, кэбмен щелкнул длинным бичом и тронулся с места, неторопливо погоняя лошадей, давая возможность молодой женщине вдоволь смотреть по сторонам: на дома, парки и улицы, которые они проезжали. Бостон вырос, раздался вширь, и стал многолюднее с тех пор, как она покинула его. Она помнила городскую ратушу, приземистое здание театра и широкую центральную улицу, но она не помнила подобной роскоши освещенных витрин, а уж тем более французских магазинов модной одежды. Появилось много ресторанчиков и уличных кафе, открытых не смотря на сумрачный день, который хмурился все больше. Было еще три часа дня, а в окнах домов уже горел свет. Вдоль тротуаров фонарщики зажигали газовые фонари. Копыта лошади мерно стучали по брусчатке. Начал накрапывать дождь и кожаную полость усеяли его мелкие капли. В сером промозглом сумраке прошла закутанная в шаль цветочница с корзиной нераспроданных ромашковых астр, уже последних в этом году. Прохожие, ставшие безликими из-за раскрытых глянцевых от дождя зонтов, торопились к домашним очагам. В такой день хотелось сидеть у камина с чашкой горячего чая и слушать таинственные истории. Кэб остановился у крыльца невысокого двухэтажного особняка над чьей дубовой дверью, медная начищенная до блеска вывеска извещала о том, что это "Пансиона мадам Симпл". По обе стороны крыльца в каменных вазонах мокли увядающие оранжевые настурции, а горящий над дверью кованый фонарь в ореоле моросящего дождя виделся размытым пятном. Из окон эркеров сочился уютный спокойный свет, приглушенный плотно задвинутыми тяжелыми гардинами. Соскочив с козел, кэбмен обошел экипаж и помог выбраться из него пассажирке, откинув кожаную полость, прикрывавшую ее ноги. Раскрыв над нею зонт, он проводил ее до дверей и, дернув ручку звонка, подождал пока дверь не откроется, после чего, пропустив даму вперед, закрыл зонтик и внес саквояж следом за ней.