- Шича*, - покачал он головой, глядя на угли.
Она развела руками, показывая, что сожалеет о случившимся и, решив исправить свою оплошность, знаком попросила у индейца котелок, а когда он ей его протянул, выхватив у него из рук, побежала к ручью. Вернувшись, поставила его на огонь. У нее ведь было немного кофе и сахара, завернутых в кульке, к ним она прибавит галеты и окончательно закаменевший сыр. Когда вода в котелке закипела, Белая высыпала туда все кофе, что у нее было и когда он вскипел коричневой пеной, ловко подхватила с огня, схватившись за дужку котелка рукой, через рукав рубахи. Осторожно слила кофе в свою кружку так, чтобы туда не попала гуща, положила сахар и размешав ложкой, подала индейцу. Все это время он, не шелохнувшись, сидел у костра сначала с презрением, потом с интересом наблюдая за бестолковой суетой бледнолицей. В том, что касалось белых людей, вождь был человеком искушенным. Он, например, твердо знал, что бледнолицые берут себе все лучшее, будь то земли или пища. Он спокойно отпил сладкий напиток, потому что Белая тоже пила его из котелка, держа его, спрятанными в длинные рукава рубахи, ладонями.
- Пежута сапа*? - спросил он.
Белая напряженно соображала. "Сапа" произносили в связи с Черными Горами, а слово "пежута" она частенько слышала от шамана, когда тот повторяя его, поил свою подопечную отварами из трав. Слышала она это слово и от Легкого Пера, когда та выхаживала свою рабыню. Значит оно означало лекарство, а "пежута сапа" - черное лекарство. Так и есть! У индейцев ведь не было слова "кофе".
- Хаи*, - подтвердила она.
Она отдала ему сухие галеты, а сама взяла, он видел, "затвердевшее молоко", которое бледнолицые любили употреблять в пищу и которое, по-видимому, всегда насыщало их. Он заметил как она немного откусив от него, положила кусочек на колени, а потом долго пила черное лекарство. Ей было неудобно держать еще горячий котелок, а тем более пить из него, но это ничего не значило. Как все белые, она, конечно, взяла себе лучший кусок, и видимо быстро насытившись им, оставила на потом. Отставив кружку в сторону, вождь показал на кусок сыра, который лежал у нее на коленях. Белая смущено взглянула на индейца и он тут же истолковал это, как жадность, свойственной всем васичу, но бледнолицая, хоть и нерешительно, все же протянула этот желтый твердый кусок пищи ему. Индеец сразу же отправил его в рот. Через секунду другую, лицо его вытянулось, а потом скривилось от отвращения, он шумно выплюнул затхлый сыр в ладонь и с размаха закинул его далеко в кусты. Отплевавшись, он выпил кофе, чтобы хоть как-то заглушить неприятный привкус от сыра и принялся грызть галеты. Девушке же остался только котелок с кофе в котором было больше гущи чем самого кофе, но индеец быстро расправился со своей порцией, знаком велев налить ему еще. Белая осторожно вылила оставшийся кофе в протянутую кружку, и отправилась к ручью мыть котелок, надеясь, что этот скудный завтрак, хоть немного насытил вождя. Когда она вернулась с отмытым котелком, то на том месте у костра где сидела, обнаружила кружку с недопитым кофе, а рядом лежащие на траве галеты, которыми индеец решил с ней поделиться. Проглотив их почти на ходу и допив кофе, девушка схватила седло и подошла с ним к Лори. Положив его на спину лошади, рывком затянула подпругу. Индеец уже сидел на коне. Они направились вверх по безымянной речушке.
Солнце давно поднялось, прогрев воздух и наполнив мир ласковым весенним теплом. Белая подставила лицо утреннему ветерку, обвевавшим его приятной прохладой. Ей было легко, и она пребывала в беспечном расположении, пока не заметила, что спина ехавшего впереди вождя, которую она уже успела изучить, как-то уж очень напряжена. К тому же, он то и дело замедлял ход коня, пока вообще не остановил его, что-то пристально разглядывая на земле. Проехав еще немного, он снова остановился, на этот раз спешившись и начал осматривать землю вокруг. Потом подбежав, вскочил на коня, пустил его галопом, остановился и наклонившись, что-то напряженно высматривал на земле, опять спешился, покружил на одном месте, как собака взявшая запутанный след, все больше беспокоя своим поведением Белую. Сначала она подумала, что он выследил оленя или еще какое-нибудь животное, - свежее мясо им не помешает, - а потому набралась терпения и стояла там, где остановилась, ожидая от индейца знака двигаться дальше. Но его явно что-то встревожило, и это был не след добычи. Вождь подбежал к коню, с ходу вскочив на него, ударил пятками по бокам и вытащил из чехла ружье, висевшее за спиной, положив его перед собой. Девушка следовала за ним, стараясь не отставать. Она уже поняла, что дело не в добыче. Доскакав до какой-то рощицы, они спешились. Взяв лошадей под уздцы, индеец завел их в густой кустарник, и только потом, словно бы вспомнив о своей спутнице, махнул ей рукой туда, где только что спрятал лошадей, после чего крадучись скрылся за деревьями. Немного подумав, девушка последовала за ним. Она боялась, и ни за что на свете не осталась бы одна, уже догадываясь, что индейца встревожило чье-то враждебное присутствие. Услышав, что она идет за ним, индеец обернулся и подбородком указал в сторону кустов, где до этого укрыл лошадей и где велел ей ждать, но она лишь упрямо помотала головой. Отвернувшись от нее, он покрался дальше, ступая бесшумно, замирая на месте и чутко прислушиваясь. Девушка старалась ступать по его следам, а главное не шуметь. Подобрав юбку, она шагала высоко поднимая ноги, и когда останавливался индеец, останавливалась тоже, старательно прислушиваясь к окружающим звукам, как делала это он. В какой-то момент ей показалось, что из-за густо разросшегося возле гикари кустарника раздался глухой, полный такой нечеловеческой муки, стон, что она поежилась от пробежавшего по телу озноба. И тут же послышались возбужденные голоса и довольный смех. Миг и вождь, оказавшийся на земле, верткой ящерицей юркнул в кусты даже не потревожив их. Неловко упав на землю, девушка, как можно тише поползла за ним, старательно отбрасывая с пути попадающиеся сухие сучки и не трогая, преграждающие ветки. Натыкаясь на корни, обдирая локти и расцарапав колени, она подползла к притаившемуся индейцу, осторожно глянув через просвет в густых переплетениях ветвей. Увиденное, заставило ее зажмуриться, к горлу подкатила тошнота, ее затрясло от ужаса. Такого просто не могло быть, такое не имело право на существование. Опустив голову, она задышала через рот, вдыхая запах земли, слежавшихся листьев и сухой хвои. Почему она не послушалась вождя и не осталась там, где он велел, чтобы оградить ее от подобного зрелища? Женщина не должна видеть, какая участь может постигнуть человека, которому она даст жизнь. На небольшой поляне, пять индейцев отвратительного вида, пытали привязанного к дубу человека, в котором Белая с трудом узнала, сидевшего вчера у костра разведчика в волчьей шкуре. У бедняги, еще живого, был вспорот живот и он, неимоверно страдая, мучительно и долго умирал к восторгу пленивших его краснокожих. Судя по их виду, они принадлежали другому племени. Оставшиеся на их выбритых головах волосы, были подняты в виде вздыбленного гребня, выкрашенного в красный цвет. Ничего человеческого не было в их устрашающе размалеванных лицах, свирепость и злобная радость которых превзошла воображение Белой, и казался намного страшнее и отвратительнее тех посланцев ада, какими она их себе представляла. Один из мучителей разгуливал в одной набедренной повязке, остальные были в леггинах и только на одном из истязателей, красовался, одетый на голое тело, синий мундир. Этот Синий мундир не принимал участие в кровавой вакханалии соплеменников. Он сидел на пне, опираясь на ружье, которое поставил меж колен, уперев его прикладом в землю, равнодушно наблюдая, как беснуются его товарищи вокруг умирающего пленника. Это были пауни с которым издавна и жестоко враждовали сиу. Ближе всех к притаившемся свидетелям этой ужасной сцены, находился индеец одетый в набедренную повязку с длинной серьгой в ухе. Скорее всего это был дозорный, только очень уж нерадивый, поскольку своим обязанностям предпочитал кровавое зрелище, полностью отдавшись его созерцанию. Один из трех индейцев, стоявший возле пленного, что-то сделал ему и тот закричал, мотая головой от нечеловеческой муки, что доставил