С тоской глядя на виднеющийся в вышине уступ, девушка прошептала: "Я поднимусь. Я смогу". Хения уже вскарабкался над площадкой на фут. Распластавшись по каменной стене, он шарил по ней, ища, за что можно было бы зацепиться, что бы потом, подтянувшись повыше найти опору для ноги. Белая вздохнула, все в ней сопротивлялось предстоящему подъему. Веревка натянулась. Хения, поднялся еще на шаг и не поворачивая головы, прижавшись щекой к камню, глянул на нее сверху. Дольше медлить было нельзя, если сейчас не начать подниматься, она не начнет никогда. Еще раз вздохнув, она ухватилась содранными пальцами за выступающий камень, поставила ногу на другой и начала карабкаться вверх, стараясь не обращать внимания на дрожь в коленях и боль в саднящих пальцах.
На этот раз восхождение прошло много легче, как будто гора сама давала ей подсказки без всякого обмана. И, наконец, настал момент, когда поджидавший ее на площадке Хения, снова, бесцеремонно схватил ее за шиворот, попутно, прихватив и волосы, причиняя боль, и втащил ее к подножию священной пещеры. Но это было уже не важно. Полежав немного на животе, Белая перевернувшись, поджала ноги, все еще свисавшие с края площадки, и села. Налетевший ветер, закрыл лицо выбившейся из сил девушки завесой ее волос, и торопливо убрав их, она огляделась. То, что открылось ей, не только помогло прийти в себя и позабыть страшный подъем, но и привело в восторг. Далеко внизу стелился зеленый покров то приподнятый холмами, то разглаженный на ровной широкой долине, то падавший в темные овраги. На нем выделялись темно зеленые островки рощ. А дальше простирался лес, среди которого неожиданной вырастала гряда гор с белоснежной шапкой снегов. Внизу лесной ковер прорезала льдистой лентой река, в чьих водах отражалось безоблачное небо. В вышине, над снежными вершинами парил орел. Молчаливый восторг окружающей величественностью, был, быть может, самой искренней, самой чистой, самой сильной и прочувствованной молитвой, которую когда либо, доводилось произносить человеку. И Белая благоговейно взирая на все это, думала, что недостойна открывшейся ей истине. Это была нерукотворная красота божественного мира. Разве способна у кого-то подняться рука, нарушить эту гармонию? И правы индейцы, изо всех сил отстаивая ее нетронутую целомудренность, которая и являлась для них ликом Бога, огромной Тайной. Именно она внушала истинное достоинство, а не чванство, и молчаливую гордость, что ты можешь жить в этом мире в гармонии с окружающим, а не от того, что умеешь ловко обирать себе подобных. То, что она видела, не было пустой поверхностной красотой, которая хоть и приятна для глаз, но быстро надоедает и забывается, хоть и принесла минутное эстетическое наслаждение. Здесь, все было не так. Горы, лес, безмятежно текущие воды реки, вольно парящий в безоблачной вышине орел, весь этот покой лечил Белую, исцеляя ее душу. Людская жестокость не сломит ее, пока она сможет видеть и понимать подобную красоту. Белая была горда тем, что видела и сопереживала всему этому. Умирать не страшно, потому что она станет частью бесконечно свободного мира. Но земля далеко внизу, казалась лишь скудной полоской по сравнению с раскинувшейся над ней небесным пространством, на котором мерцали первые звезды. Оно еще было светлым, но на западе уже темнело предвестницей наступающего вечера.
- Велик ты, Господи! - невольно выдохнула Белая, не в силах оторваться от величественности открывшегося ей мироздания.
- Хечет эло*, - сдержано кивнул, стоящий рядом Хения и они посмотрели друг на друга, понимая, что испытывают в этот момент одно и то же чувство.
Но тут индеец словно спохватившись, вернул ее с заоблачных высот, бесстрастно сказав:
- Разожги огонь, женщина.
Она и бровью не повела, а начала рассматривать содранные пальцы, легонько дуя на них, чтобы умерить боль. А он не мог на нее сердиться даже за непослушание. Напротив, он страшно гордился, что она прошла с ним нелегкий путь, и немного удивлялся, что она здесь с ним, в священной пещере. Все восхождение на гору он не давал воли своим сомнениям, но они были. И если Белая страшно боялась высоты, то он боялся именно сомнений. Он сомневался, что она дойдет, и ее не убьют пауни, сомневался, что она не сорвется вниз. Вот почему его сердце начинало петь песнь любви, когда он смотрел на нее. Что же ему делать, если кровь его кипит и клокочет, как вода в которую ассинибойн накидал раскаленных камней? Что ему делать, если ее черты причиняют боль своей нежностью, а сердце слабеет, едва он слышит ее голос? Но если в смерти они бы стали неразлучны, то в жизни было не все так просто. Эта девушка не то, что не позволит прикоснуться к себе "дикарю", "грязной свинье" и "вонючему краснокожему", она даже не посмотрит на него. Конечно, когда они вернуться, она станет свободна и он сам проводит ее до ближайшего форта, хотя будет чувствовать себя не лучше, чем Крадущийся Позади пытаемый пауни. И ни к чему ей знать о его любви, и она не увидит его просящего взгляда, пусть помнит его гордым вождем. Девушка неловко отвязала от талии уздечку, морщась от боли в израненных пальцах и бросила ее Хении, разбиравшего и сворачивавшего ее сейчас. И вот, отвязывая уздечку от веревки, Хения неожиданно накинулся на нее с упреками: