Тоша пропустил ее признание мимо ушей.
- Значит, ты знала - и ничего мне не говорила? Какой он мерзкий, этот Григорий Андреевич, со своими сальными взглядами! А тебя все устраивает, да?
- Тошенька, милый, прекрати. Не порть нам вечер! Григорий Андреевич - прекрасный преподаватель, а как мужчина он меня интересует не больше, чем университетский дворник.
Но Тошеньку уже было не остановить. Признаться, если бы Риточка не любила его до одури, то долго не продержалась бы с ним. Тошеньку воспитала мать, совершенно избаловав его; с отцом у него всегда были натянутые отношения. В четыре года он красовался на фотографиях в хорошеньком платьице и шляпке с атласными лентами; в десять это был уже настоящий бесенок, не желающий знать границ своим капризам и прихотям. Он был единственным ребенком в семье, и мать обожала его. Тоша всегда получал то, чего желал, любыми способами, любыми хитростями, и трогательное, невинное выражение его глазок провело не одну ничего не подозревающую душу. Его красота и очарование всегда и везде имели огромную власть над окружающими; он не знал упрека и отказа. С детства он понял, что легкие истерики работают не хуже его очарования. Он ударялся в слезы, жалея себя, заламывал руки, изображал глухие рыдания, делал вид, что задыхается - словом, tous les coups etaient permis для достижения необходимой цели. С Риточкой так не получалось; ей хотелось подчиняться, поклоняться, отдаваться. Несмотря на это, ссоры между ними случались часто - Тошенька был до безумия ревнив. Будучи полностью уверенным в себе и своих чарах, он отчего-то сомневался в чувствах Риточки. Он доверял ей, пока она лежала вечером подле него, разморенная и счастливая, но стоило ей выйти из дома, им овладевал страх. До нее он никого так не любил.
- Если это все, что ты хотел мне сказать, я очень устала, - Риточка встала с дивана, - и иду спать.
- А я никуда не пойду, - обиженно ответил Тоша, заворачиваясь в диванное покрывало так, что была видна только его взъерошенная голова. - Не хочу тебя видеть.
- Ты закрой глазки, Тошенька, зачем на меня смотреть? - нет, Риточка не могла на него сердиться, решительно не могла.
Она снова села рядом, склонилась к нему и поцеловала. Его глаза были закрыты, только веки исступленно подрагивали, дыхание участилось, и он резким движением опрокинул ее на диван.
- Тошенька мой, Тошенька, - прошептала она нежно и опять поймала его губы.
На следующий день Григорий Андреевич поставил ей "хорошо" за курсовую.
- Я же написал вам замечания, а вы не поправили, - сказал он укоризненно, притворно вздыхая. Внутри он торжествовал, и Риточка это знала. Знала, что он пытается ей отомстить за то, что она никогда не обращала на него особого внимания, будучи со всеми предельно вежливой; за то, что она улыбалась ему только из этой самой вежливости, делала вид, что не понимает его намеков. И он терпел, терпел ее нежелание, ее невнимание, но когда он увидел ее в библиотеке, упоенно целующую Бергера, этого противного истеричного мальчишку, терпение его лопнуло. Риточка, которую он любил, которую он вознес на пьедестал и считал лучше, выше, чище всех, купилась на чары этого юного прохвоста! С Тошей Григорий Андреевич не связывался, ему хватило истерики на первом зачете, но теперь у него появилось желание наказать их обоих. Риточка, не оправдавшая его высоких ожиданий, упавшая в его глазах, заслуживала расправы, по его мнению, даже больше Тоши. Она сорвала цветок зла, опьяненная его ядовитым ароматом, и теперь он глубоко пустил корни в ее душе! Одним словом, Григорий Андреевич считал, что она сошла с пути истинного (то есть с того пути, который бы привел ее к нему), и теперь совершенно необходимо было ее на него наставить. Делать это надо было не в аудитории, конечно же, не при этом бракованном котеночке, который так и норовил выпустить коготки, а где-нибудь наедине.
- Приходите ко мне в кабинет после лекций, Маргарита, и мы с вами все обсудим, - деловито сказал он. - Не хотелось бы, чтобы эта оценка повлияла на исход дела.
Риточка кивнула. Предложение Григория Андреевича нисколько ее не порадовало, даже насторожило, но отказываться было неудобно. Она понимала, что Тошенька встанет в позу, что это "хорошо" было незаслуженным и предвзятым, что от слов историка пахло жареным, но ничего поделать было нельзя. Она не могла показать, что ей все равно, не могла допустить, чтобы это продолжалось; чтобы продолжались эти сальные, как выразился Тоша, взгляды. Положение было серьезное, не из университета же уходить!
На rendez-vous Риточка явилась в дурном настроении. Тоша накричал на нее: "Сама виновата, нечего было ему глазки строить!" и умчался в неизвестном направлении. Конечно, ей всегда было легче легкого добыть его прощение, но она боялась, что каждый раз может стать последним. Тоша слишком ее любил, слишком ревновал - и, зная его натуру, она боялась, что он может перегореть в любую секунду.