Григорий Андреевич сидел за столом. Курсовая лежала перед ним.
- Располагайтесь, Маргарита, и займемся работой над ошибками, - он улыбнулся.
Признаться, Риточка предпочла бы остаться как можно ближе к двери на случай экстренной эвакуации, но ей ничего не оставалось, как пройти и сесть напротив него.
- Что же это вы, Риточка! На исправление замечаний у вас, получается, времени нет, зато на посторонние дела, должно быть, его предостаточно? - Григорий Андреевич, больше не улыбался.
Лицо его приняло странное выражение, а в голосе будто сквозила обида.
- Я вас не понимаю, Григорий Андреевич, - возразила Риточка, которая вдруг некстати подумала о Тошеньке и почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. - Я тщательно исправила все, что вы попросили.
- А я ничего не просил, Маргарита Львовна, - он сделал акцент на последнем слове, и это неожиданное обращение резануло Риточкин слух.
- Преподаватели не просят, а требуют. Я вот не понимаю, - продолжал он медленно, будто смакуя, - вы такие интересные выражения употребляете, словесные обороты - у Бергера были похожие в его последнем эссе. Он что, помогал вам с работой?
Риточка зарделась еще сильнее и хотела возразить, но он оборвал ее.
- Хотя нет, должно быть, Тошенька Бергер подтягивал вас по другому предмету. Может быть, продемонстрируете мне теперь свои умения?
Риточка резко встала; она была бледна, и только два алых пятна жгли ей щеки.
- Можете поставить мне "неудовлетворительно", если хотите, мне все равно, - сказала она жестко. - Ноги моей больше не будет на вашем предмете - на любом из тех, что вы решите мне преподать, - она вышла, хлопнув дверью, и с этим звуком на Григория Андреевича обрушилась страшная тишина.
Первое, что Риточка почувствовала, вернувшись после пытки, было невероятное облегчение - Тоша был дома и, судя по аппетитному запаху, готовил ужин. Риточка прошла в кухню, подошла к нему, обняла сзади. Поцеловала его душистую шею - опять ее парфюмом пользовался, проказник! - его большое, нежное ухо. Он легонько взбрыкнул, будто сопротивляясь, но Риточка знала, что он млеет от каждого поцелуя.
- Хозяюшка моя любимая, - сказала она с нежностью, любуясь им и наслаждаясь тем, что он безраздельно принадлежит ей - весь, без остатка. И этот смешной рот, который она так любила целовать, и лукавые глаза, и худые руки - что они с ней творили! - и этот смешной, высокий, гортанный голосок, который она могла слушать бесконечно.
- Что тебе сказал Григорий Андреевич? - спросил как бы невзначай Тоша тем самым гортанным голоском.
- Он видел нас в библиотеке тогда, - сказала Рита, вздыхая. - Не хочу пересказывать тебе всех его противных слов - какой он мерзкий, Тоша! Ты был прав насчет него тогда. Боюсь, мне теперь придется уйти из университета, - на удивление, в ее голосе не было грусти.
- Брось, малыш, мама поговорит с деканом, будешь сдавать историю в другом месте, - в голосе Тоши звучало облегчение. - А к этому старому... (к сожалению, цензура не позволяет воспроизвести в точности сказанное Тошенькой) я тебя больше не подпущу! - для пущей убедительности он ударил кулаком по столу, и тут же скривился от боли.
Риточка еле удержалась от того, чтобы не улыбнуться его гневному порыву, настолько мило он сейчас выглядел.
- Ты знаешь, я тебе сирени сорвал, - сказал Тошенька, закатывая глаза от удовольствия - Риточка "лечила" его болезную руку быстрыми поцелуями. - Ты ею пахнешь после, после... - он покраснел.
- Я знаю, - сказала она, оторвавшись от своего необыкновенно важного занятия. - Ты однажды настолько дар речи потерял после этого "после", что сказал мне, что я посиренела, - она расхохоталась. - Не помнишь?
Тошенька только отрицательно покачал головой, краснея еще больше. Риточка обняла его.
А на окне, будто любуясь ими, цвела в фарфоровой вазочке белая сирень.