Вечерело, тусклое золото заката уступило место синеве сумерек. Торится и Эстелла лежали рядом на кровати, держась за руки. Торнтон словно медленно дрейфовал в океане чувств. Сиюминутное желание было удовлетворено, и на месте этого желания возникло новое чувство, тяга к чему-то непреходящему, почти пугающая своей необъятностью. Полуоформленные образы проплывали в его сознании — незавершенные картины семейной жизни с Эстеллой. Эти образы дразнили, были бесконечно притягательны. Но одновременно с ними в душу ему закрадывались опасения. Он обладал ею, но завоевал ли он ее? Она отвечала на его ласки с неистовой страстью. Но вот сейчас она лежит рядом с ним в постели, удовлетворенная и усталая, какая-то отстраненная, словно бы ведет разговор со своей незримой дуэньей. С внезапным страхом Торнтон подумал, что, возможно, уже потерял ее.
— Эстелла, — сказал он, — я еще ни разу не говорил, какие чувства я испытываю к тебе.
— Это не имеет значения.
— Имеет. Я люблю тебя, Эстелла. — Он неуверенно улыбнулся. — Я влюблен в женщину, которая работает агентом секретной службы.
— Это правда? — Голос ее был сонным и теплым, в нем проскальзывало легкое изумление.
— Да. Несомненно. Эстелла, ты выйдешь за меня замуж?
— Это можно, — мечтательно протянула она. — Я обдумаю твой план. То есть я хочу сказать — твое предложение.
— Я должен был сказать это тебе раньше. Прошу прощения, если я…
— Пожалуйста, не будь занудой-моралистом, — отозвалась Эстелла. — Не сейчас. Это будет ужасно.
— Ладно. Но я действительно люблю тебя.
— Ты замечательный человек. Я должна очень серьезно обдумать твое предложение.
Торнтон ощутил странную горечь. Именно тогда, когда ему полагалось полностью покорить ее, он терял ее.
— Ты выйдешь за меня замуж?
— Такие дела, — твердо сказала она, — решаются не в постели. Думаю, только американцы делают предложение в постели. Должно быть, это пример американской изобретательности.
— Эстелла, ради бога!
— Я очень люблю тебя, Билл. Сделай мне это предложение завтра, если ты по-прежнему будешь хотеть этого.
— Конечно, буду.
— Вот и предложишь тогда. А пока, я полагаю, мы можем считать себя неофициально помолвленными. — Она потянулась и поцеловала его в шею, а потом быстро выскользнула из постели. Он смотрел, как она одевается, почти скрытая от глаз сумеречными тенями.
— Вставай, Билл. Пойдем ужинать.
— Ты очень неромантичная женщина.
— Романтичная. Но голодная.
— Пусть так, — согласился Торнтон. — Как ты думаешь, они снова подадут на ужин этого проклятого цыпленка?
— А что еще они могут подать?
В ресторане отеля им действительно подали рис и цыпленка — должно быть, это было неизменное вечернее меню.
К удивлению Торнтона, цыпленок оказался почти съедобным. Во время кофе Торнтон спросил:
— Ты твердо намерена уйти из секретной службы?
— Думаю, да. А что?
— Было бы несколько неловко быть мужем агента спецслужбы. Ты знаешь, насколько консервативны бывают американцы. Наши соседи не поймут, если ты будешь упражняться в дзюдо или метании ножа. И мне будет трудно объяснить, почему в наш дом под покровом темноты приходят низенькие бородатые мужчины с портфелями. И еще нам следует подумать о детях. Как я буду им объяснять, что их мама отбыла на спецзадание?
— Билл, какие глупости ты говоришь! Все это очень мило. Но я еще не сказала, что выйду за тебя замуж.
— Но ведь ты выйдешь, не правда ли?
— Могу и выйти. Ты планируешь отправиться в путешествие?
— Мой бизнес требует от меня постоянных путешествий, — ответил Торнтон. — Возможно, я без этого уже не смогу. Но зачем мне все время болтаться где-то за границей? Приложив некоторые усилия, я смогу получить должность менеджера в отделе зарубежной торговли. И тогда большую часть времени я буду проводить дома.
— Думаешь, тебе это понравится?
— Понравится, — сказал Торнтон и с легким удивлением понял, что эти слова были правдой. — И все же мне придется довольно много путешествовать по долгу службы.
— Ты сможешь брать меня с собой?
— В долгие поездки — да.
— Мне хотелось бы повидать Европу, — промолвила Эстелла. — И Азию. Я еще никогда не выбиралась из западного полушария.
— Тебе понравится Европа, — сказал Торнтон, обнаруживая, что с трудом сдерживается, чтобы не расплыться в широкой и глупой улыбке.