— Я этого добился, — заключил Киз. — Если хотите, можете войти в клетку и отвязать ее. Собака будет рада, и сын тоже. Ни малейшего риска. Беру ответственность на себя.
— Делайте это сами, если совсем сдурели.
Киз протянул руку:
— Держите.
Джек быстро схватил змею. «В такой ситуации, — объяснял он мне, — нужно действовать моментально, чтобы правильно ее взять. Я уверен: если бы я сделал вид, что колеблюсь, он кинул бы мне ее прямо в руки, вот так. Я был слишком поглощен змеей, чтобы одновременно удерживать этого черта, которому плачу восемьсот долларов в месяц. Поэтому я остался со змеей в кулаке, она извивалась всем телом, а Киз вошел в клетку. Кроме меня там было человек пять, и все мы застыли как статуи, ведь о том, что Киз уже поладил с Белой собакой, не знал никто. Кроме, может быть, Терри, который помирал со смеху. В общем, могу сказать вам одно: Киз вошел в клетку, отвязал собаку и ребенка, и ничего не случилось. Он добился своего. Ваш хвостатый коп подошел к мальчишке и стал дружелюбно лизать ему лицо, а тот смеялся, и Киз похлопывал собаку по крупу — короче, счастливая семейная сцена. После этого, как вы понимаете, мне больше нечего было сказать. Приходится признать: я ошибся. Я никогда бы не поверил, что можно переучить старую полицейскую собаку. Я думал, слишком поздно, это уже в крови. Я был не прав. Когда утром по дороге на ранчо я видел, как собака и ребенок расточают друг другу нежности, то чувствовал, что принадлежу к старому поколению дрессировщиков и новое нас опередило. Теперь в клетке сплошная идиллия. Возвращение в земной рай… В это не верят только змеи. И я тоже…»
Наверное, у меня был такой растроганный вид, как будто неожиданно под пение небесного хора на земле восторжествовали доброта и вселенская любовь.
— Да, ваш Киз — это что-то потрясающее.
Конечно, трудно утверждать, что можно читать мысли по глазам. Но красноречивый взгляд Джека недвусмысленно говорил: «Чертов мудак».
В глубине комнаты Мисс Бо застонала так, словно ее мучили родовые схватки.
— Ваш пес и Киз стали настоящими приятелями. Пойдите посмотрите сами. Я занят.
Он повернулся ко мне спиной.
Нужно ухитриться сохранить в себе неизгладимый след того блаженного времени, которое ушло с наступлением зрелости, чтобы испытать такое сильное радостное волнение, какое испытал я, подойдя к клетке, Киз сидел на земле и вытаскивал клещей, которых, видимо, Батька подцепил на давешней прогулке. Пес лежал на спине, задрав лапы, и нежился. Киз поднял голову, бросил мне: «Hi there» — и вернулся к своему занятию.
Мир и согласие. Солнце и эвкалипты. Сладость идиллии. Вокруг клетки с кудахтаньем бродят куры. Белыекуры. В этой стране можно свихнуться.
Батька все еще лежит на спине и млеет, оттого что Киз жесткой щеткой трет ему пузо. Он приоткрывает один глаз и, увидев меня, вежливо виляет хвостом. Он улыбается. Кроме него, я только два раза в жизни видел собак, которые улыбаются. Они обнажают клыки, и губы у них при этом подрагивают. По-русски это будет «skalitsa», если вы предпочитаете точные обозначения.
— У вас получилось, — сказал я.
Он продолжал тереть псу живот.
— Пока не совсем.
— Лучше уже не станет.
— Станет, еще как. Sure you can. — Он посмотрел на собаку с видом специалиста. — Можно добиться большего, но понадобится время…
— Я как сейчас вижу Киза, стоящего посреди клетки. С тех пор прошел год и много чего случилось, но это воспоминание по-прежнему отчетливо и приобретает у меня в памяти почти эпический характер.
— Я не отваживаюсь забыть.
Он принадлежит к тем узкобедрым lanky Americans, которые вытягиваются в длину благодаря каким-то тайным свойствам американской почвы. Маленькие черные усики над узкими европейскими губами. Взгляд человека, который ничего от вас не ждет и сам ничего не может вам предложить — ни доверия, ни симпатии, ни злобы. Этот взгляд редко бывает обращен на вас и все держит в себе. Черты кажутся менее тонкими из-за своей жесткости, а отсутствие всякого выражения на лице придает ему какую-то гранитную незыблемость, которую воспринимают как «зверство» или как «римский профиль», в зависимости от того, о ком идет речь: об африканских дикарях или о римских легионерах и кондотьерах эпохи Ренессанса.
Руки усеяны рубцами от змеиных укусов. Тэйтем говорил мне, что этот странный человек обладает почти волшебным иммунитетом против яда всех американских змей. «Как знать, — сказал старик, подмигнув мне, — может быть, у него есть свой маленький секрет, который передается по наследству, особые травы…» Но это была просто выработанная невосприимчивость, достигнутая в равной степени с помощью сывороток и небольших доз яда. Я сам видел, как он стоял в змеином рву и голыми руками брал яд у гадюки, извивавшейся у него в кулаке. Жаль, что с людьми все настолько сложнее…
Он возвышался среди змей с безразличным видом, и как тут не понять, что своим видом он показывает, что одержал победу, что этого чернокожего в Америке больше не тронут…
Он наклонился к собаке и гладил ей живот. Батька в полном счастье закрыл глаза.
Я еле сдерживал слезы умиления, мне только не хватало старого доброго викторианского носового платка.
— С ним еще придется повозиться. Он и вправду меня принял. Я приношу ему пожрать, я его выгуливаю, чешу ему животик, ухаживаю за ним. Всячески угождаю. Вот он и старается быть со мной любезным. Я его house-nigger [21].
От моего умиления не осталось и следа.
Этот гад неисправим. У него определенно историческая память…
Помните, кто назывался house-nigger, хозяйским негром? Чернокожий слуга, который ластился к хозяевам, преданно служил им, играл с их детьми, а хозяева взамен простирали на него свою милость и давали ему преимущество перед другими рабами.
Сегодня активисты используют это выражение, говоря о чернокожих, которые преуспели в «белом» обществе и проложили себе путь в истеблишмент.
— I’m his house-nigger…
Киз вышел из клетки. Он зажег сигарету, мечтательно затянулся, бросил спичку… Спросил, не глядя на меня:
— Вы не хотите мне его отдавать?
Он что-то затеял, я это чувствовал.
— Почему вы так на этом настаиваете?
Киз отвернулся.
— You can’t give up on a dog, — глухо ответил он. — Нельзя кинуть собаку.
Поколебавшись, я осторожно сказал:
— Я посоветуюсь с женой.
Я ехал через холмы, по Колдуотеру, мимо эвкалиптов и пальм, и мне казалось, что взгляд Киза следует за мной по пятам, этот скрытный взгляд, так старательно следящий за тем, чтобы не выдать себя…
Хватит. Я не позволю загипнотизировать себя враждебностью, которую так хорошо ощущаю, точно она увязалась за мной…
Я остановился перед домом Стаса, модельера идеальных городов. Мне сказали, что дни его сочтены, но он проявляет чудеса стойкости. Я уверен, именно страстное желание закончить город-солнце придало ему сил.
Глава XIII
Молодой чернокожий открыл мне дверь небольшого домика на сваях, зарывшегося в густую зелень Лорел Кэнион.
Стаса я нашел в сарае, он сидел перед своим «городом-солнце». Город вырос: Дом Культуры, Дворцы труда, музеи, университеты, центры развлечений, клубы, заводы, зеленые массивы, здание под названием «Свобода навсегда», кварталы писателей, музыкантов и художников, бассейны и стадионы выглядели великолепно. Только Вселенская церковь еще разрывалась между разными архитектурными стилями. Она изобиловала минаретами, куполами, стрелками, а ее символика объединяла крест, серп и молот, полумесяц и другие эмблемы более или менее туманного содержания. Настоящий склад, впрочем, совершенно пустой.
Стас страшно исхудал. Он сидел в кресле, в халате психоделических цветов, и грустно смотрел на свое творение. Он искал в нашем взгляде одобрения его маленькой персональной Бразилии.
— Очень красиво, — сказал я. — Чуть-чуть не хватает тюрем, и стадион надо бы огородить колючей проволокой. Сейчас почти все футбольные матчи заканчиваются кровопролитиями. Нужно оберегать мяч.