Я запер Батьку в гараже.
В четыре часа дня Чак принес мне армейский кольт. Я налил себе стакан виски, но пить не стал. Я знал, что после виски не могу позволить себе разъезжать по городу с заряженным револьвером в руках. После спиртного я отпускаю поводок. Поэтому я вылил виски в горшок с бегонией и сел за руль. Я поднял все стекла, и мы поехали через Голливуд по направлению к Гриффитс-парку, в котором я когда-то совершал утренние пробежки, прежде чем отправиться в консульство на Аутпост-драйв.
Поросшие кустарником холмы тогда были избранным местом прогулок для влюбленных в природу и просто для влюбленных; теперь редко кто останавливается в этих безлюдных местах. В крупных американских городах количество преступлений каждый год возрастает на шестьдесят процентов. Один шанс на тысячу, что в вас воткнут нож, но в тех особых отношениях с судьбой, которые каждый себе воображает, мы всегда чувствуем себя под прицелом…
Я остановил машину недалеко от Креста Пилигрима и выпустил Батьку.
Я взял револьвер.
Батька смотрел на меня. Он знал. Ничего не поделаешь — инстинкт.
Он опустил голову.
Я прицелился ему в затылок.
Белая собака ждала.
Моя рука дрожала. На глазах появились слезы. Все поплыло перед глазами. Я выстрелил.
Осечка.
Собака не пошевельнулась и не взглянула на меня.
Я чувствовал себя неудавшимся самоубийцей.
Белая собака подняла на меня глаза, потом отвернулась и продолжала ждать.
Меня начало тошнить.
— Однако, мсье, столько переживаний из-за пса… А как же Биафра?
— Биафра? Вы надо мной издеваетесь?
— Короче говоря, если вам нет никакого дела до Биафры, то вы можете позволить себе так же относиться к собаке. Сейчас существует новая казуистика, которая, оправдываясь Биафрой, Вьетнамом, нищетой стран третьего мира и Бог знает чем еще, освобождает вас от необходимости перевести слепого через улицу.
Револьвер выскользнул из моей влажной руки.
— Иди сюда, Белая собака.
Батька с трудом поднялся, сделал шаг в мою сторону, понюхал дуло револьвера…
Нет, черт побери, никогда.
Какое мне дело до чернокожих? Они такие же люди, как все. Я не расист.
И потом, убить собаку — значит признать себя побежденным, мсье Ромен Гари. Это капитуляция перед противником. Такого со мной еще не случалось. Никому бы и в голову не пришло сдаться, имея в руках заряженный кольт.
На заросшие жестким кустарником холмы сошел голубой туман и смягчил колючий ландшафт. Но мягкость осталась снаружи.
Я закурил гаванскую сигару, стоимости которой хватило бы на то, чтобы одна индийская семья завтракала, обедала и ужинала в течение десяти дней.
Мне стало легче.
Я потрепал Батьку по загривку:
— Прорвемся.
Он вильнул хвостом:
— Они не пройдут!
Он дал мне лапу.
Жаль, рядом не было стены, на которой я мог бы нацарапать пару гуманистических лозунгов.
«Человек себя покажет!»
Когда можно уцепиться за надежду, мне нет равных. «Я — чемпион. Человек победит, потому что он сильнее!»
Короче, я мошенничал как мог. Но главное — я выиграл. Я снова взял Батьку на поводок и открыл дверцу машины. Он прыгнул на сиденье. Конец маленькой психологической драмы.
Я остановился у Шваба и позвонил в питомник. Никто не подошел. Я отыскал номер Джека в справочнике. И признался ему во всем.
— Почему, собственно, вы все это мне рассказываете?
— Подержите собаку, пока я не уеду из Штатов. Я заберу ее с собой.
— Идите к черту. Отвезите ее в питомник без негров. Есть отличный питомник в Санта-Монике. Просто роскошный. Даже мэр Йорти не сделал бы лучше [9].
— Тогда дайте мне телефон Киза.
— Что вы от него хотите?
— Хочу с ним поговорить.
— Знаете, он черный мусульманин. В лучшем случае вы поможете ему достать билет в Мекку. You’ll only help him to get his ticket for Mecca. Если не ошибаюсь, мусульмане имеют на это право, если приносят пророку Мухаммеду пять скальпов со светлыми волосами или пять пар розовых ушей.
— Если он вернется к вам, вы заберете собаку?
— It’s a deal. Договорились. Представляете, у меня две сотни змей, переполненных отличным ядом, и никого, кто мог бы его извлечь. Киз — специалист по ядам. В общем, здесь у меня нет его телефона. Позвоните мне завтра в контору.
На ночь я запер Батьку в гараже, оставив ему королевское угощение.
Джин я не сказал ни слова. Она не знала, что Батька вернулся.
В гостиной проходило очередное собрание активистов.
Джин Сиберг с четырнадцати лет принадлежит ко всевозможным обществам борьбы за равноправие. Из-за этого между нами возникают довольно серьезные разногласия. Мои метания в поисках равенства и братства проходили между семнадцатью и тридцатью годами, а так как у нас двадцать четыре года разницы, я категорически отказываюсь заново переживать эту медленную агонию. Я знаю слишком много случаев, когда подобные попытки заканчивались неудачей, и не хочу добавлять к ним свою.
Когда я вошел в гостиную, все умолкли. И правильно сделали. Так случается нередко. Достаточно взглянуть на меня, чтобы слегка поумерить пыл. Ибо я знаю, что в «хорошем лагере» мерзавцев и рвачей не меньше, чем в «плохом».
Обстоятельства того собрания, о котором я говорю, как будто нарочно сложились так, чтобы подтвердить мою правоту.
Через несколько недель один из присутствовавших на нем мерзавцев, облачившийся в черную кожу, если можно так сказать, по случаю, попытался немного пошантажировать, под благородным предлогом gaming whitey, игры в «заводного белого».
— Мисс Сиберг, у нас есть компрометирующее вас письмо, в котором вы соглашаетесь передать братский революционный привет африканским студентам Парижа… Там даже есть имя одного из лидеров «Черных пантер»… Если мы это опубликуем, ваша актерская карьера в Америке…
Джин ответила:
— Публикуйте.
Через несколько минут она уже плакала. Мисс Сиберг еще в том возрасте, когда можно в чем-то разочароваться.
Я подождал, когда она заплатит свою контрибуцию, то есть когда гостиная опустеет, и отправился спать.
На другой день я получил телефон Киза и позвонил ему. Детский голос сообщил, что папы нет дома.
— Вы не скажете, где я могу его найти?
Девочка с волнением спросила:
— Вы из-за животного?
— Да, это очень важно.
На другом конце провода перешептывались.
— Папа в «Блинном домике», в Фэйрфаксе.
Я добыл адрес «Блинного домика» и отыскал Киза, который сидел перед горой блинов с кленовым сиропом. На голове у него была одна из тех мусульманских шапочек, которые кажутся вырезанными из карпетов. Он очень приветливо поздоровался со мной и острием ножа указал на свободный стул. У него были необычайно белые и острые маленькие зубы. Я открыл было рот, чтобы приступить к своей защитительной речи, но Киз перебил меня:
— Знаю, знаю, просто в тот день я немного не выдержал. I’m sorry about that. Мне очень жаль… Это мои уши меня подвели.
— Ах, уши, — повторил я с понимающим видом, хотя не понял ровно ничего.
— У меня чувствительные уши. Я больше не мог выносить его воя. Я вздул его, ну, ну примерно как разбивают радио, от которого слишком много шуму…
Он задумался, не переставая жевать. Я помню, что снова поймал на его лице выражение, которое не могу назвать иначе как scheming, оно появляется у людей, исподволь разрабатывающих какой-то план.
— Отвезите его в питомник. Я сам им займусь. На это уйдет немало времени. Но я уверен: у меня получится. — Он разрезал на четыре части сочащийся янтарем блин. — У меня всегда получается.
— Вы хотите, чтобы я предупредил Джека?
— Не стоит. Я закончу с этим и вернусь к работе. Привезите собаку к полудню. — Ел он с аппетитом. — Прекрасный зверь. Жаль было бы его потерять. — Он улыбнулся мне своими острыми зубками. — Вы знаете, что после Уоттса белые платят за хорошую сторожевую собаку до шестисот долларов?
Я ничего не ответил, встал и ушел. Этот мерзавец явно принимал меня за белого.
9
Печально известный мэр Лос-Анджелеса, избранный на очередной срок после кампании, в большой степени направленной против негров.