Нет, не начнётся. Отпустило.
Паук, пригретый в ладони, влажный, расправляет на столе тонкие лапы.
– Чего лаешь, это самое! – одёргивает Ольгу Манефа. – Нельзя их бить, грех, – говорит спокойно, сгребает паука со стола и одним движением отправляет в открытую форточку.
– Ой, баушка, ты же знашь, я их всю жизнь того… прямо вот это! До дрожи!
– Люди хуже, – говорит Жу еле слышно. Не говорит даже – выдыхает через чуть приоткрытые губы. Но Манефа слышит. Жу понимает это и опускает глаза.
– Ой, ладно, пойду я, столько дел, насижусь с вами ошшо, – говорит Ольга. Жу чувствует, как смотрит она в спину. Взгляд липнет к затылку, по коже на голове начинают ползти мурашки. Жу чувствует, что волосы опять подросли.
– Давай, Оля, спаси бог, – говорит Манефа. – А что у Вали-то есь молоко дак? – кричит потом, когда та уже в дверях.
– Говорит, есь. У ней нонь две коровы. Говорит, брать будете, буду оставлять, а так квасить стану. Ходить только надо.
– А кто бы ходил? Да вот, можот, Женя? Сходишь, Женечка? – спрашивает Манефа, и Жу ещё сильнее втягивает голову в плечи. Тонкая шея над клетчатой рубашкой – это так заметно.
– Куда? – выдыхает одними губами. Брат откашливается над плечом. Сколько раз говорил: будь с ними наглее, говори открыто, чего ты не хочешь. И чего хочешь. – Куда? – спрашивает Жу громче, хотя смелее не получается.
– Дак я Вале скажу, что вы брать будете, пусть оставляет? – утвердительно спрашивает Ольга Манефу поверх головы Жу. Жу оборачивается, отыскивает брата. Тот пожимает плечами: а при чём тут я?
– Но, скажи, скажи, – соглашается Манефа и зачем-то встаёт, выходит в коридор вместе с Ольгой, они шепчутся там ещё о чём-то, и это так странно – только что орали, как будто глухие, и вот теперь перешёптываются.
Жу глядит на стакан. Молоко густое и кажется жёлтым. Отпивает, утопая губами в лёгком, тёплом, будто бы взбитом. Пахнет живым. Пахнет травою. Жу прикрывает глаза.
Манефа возвращается.
– Ушла, – говорит с такой интонацией, как будто Ольга уехала куда-то далеко и долго не вернётся. Жу даже поднимает глаза: может, она не об Ольге? – Она в городе работат, сиделкой. Ездит по сменам. Два месяца там, месяц дома. Внучки-то обе в городе уже, а Ольга-то возврашатся, знашь. Помогат. Она хорошо мне помогат, само это, всё делат быстро, справно. А ты чего така смурная с утра? Мы тебя разбудили, что ли? А ты не серчай. Вы в городе там привыкли долго спать, а тут мы встаём рано, чаи гоняем долго, – говорит она и посмеивается сама над собой, волны ходят по большому и мягкому телу.
Брат откашливается над плечом: скажи. Учись с ними говорить! Жу закрывает глаза и опять топит губы в молоке.
– Ничего, привыкнешь, – говорит Манефа со вздохом, усаживаясь поудобнее, будто прислушиваясь к своему мягкому телу. – Поживёшь здесь немного, привыкнешь. И вставать рано, эта самое. И другое всё.
Первая загадка этого места – почему от всех плохо, от голосов, суеты, лиц, от того, как вглядываются, пытаются понять, кто перед ними, натягивают на тебя маску, – почему от всего этого плохо, а от Манефы – нет. Она просто молчит, сидит или говорит что-то, но Жу не хочется спрятаться, закрыться, не надо глубоко дышать, как учила Марина. Можно просто молчать, слушать, смотреть на неё. Ничего не делать, короче.
Но это бы ладно.
Вторая загадка этого места – где люди. Где все люди этой деревни. Или здесь никто не живёт?
– Живёт, живёт, – говорит брат, – мы с тобой вчера как минимум двоих ещё видели. Не считая собаки.
Они стоят там, где кончается участок Манефы. Там, где проход в заборе, без калитки, без ворот, просто обрывается забор – и всё. Тут же кончается и проулок. Дальше дороги нет, тупик, идти можно только вниз, на улицу. Но они не идут. Стоят. Дождь тоже уже не идёт. Собака возится в будке, постанывает, шумно чешет лапой. Воздух влажный, дождь шёл целый день, и дорога раскисла, в колеях блестят лужи. Ни души. Лапухи и крапива вдоль заборов. Тучи бегут по низкому небу вниз, вниз, туда, где проулок сливается с улицей.
Они с братом стоят и смотрят туда же, но не уходят. Они бы и из дома не ушли, если бы не Манефа. Нет, она их не выгоняла. И никуда не посылала. Она просто спросила: «Пойдёшь куда?» – и они с братом тут же поняли, что надо куда-то идти. Просто так. Дома они бы ни за что никуда не пошли при таких словах, а тут решили – надо.
И вот вышли и стоят там, где кончается забор. Жу не знает, куда идти и вообще, надо ли идти. Но проулок пустой. И может статься, что улица тоже пустая. И вся деревня. И вообще никого вокруг больше нет.