– Ага, размечталась, – фыркает брат. – Прекрати, систер. Тебе нечего их бояться. Ты просто пойми – нечего и всё.
Нечего, – кивает Жу. Нечего, – и делает первый шаг на дорогу.
И тут же чуть не падает, успевает схватиться за забор: грязь раскисла, кеда поехала.
– А Манефа сапоги резиновые предлагала, – напоминает брат.
– Они мне велики.
– Ну и что. Можно было бы прямо в кедах в них влезть.
– Сам бы и лез.
– Сам бы и лез, – передразнивает брат. И вдруг злится: – Дура.
С ним бывает. Жу не обращает внимания. Он вспыльчивый. Сейчас отойдёт.
И Жу отойдёт – от забора. Шаг. Ещё шаг. Ступать надо аккуратно. Держаться поближе к забору. К лопухам и крапиве. А какая грязь жирная, липкая, скользкая. В городе совсем другая.
Налетает ветер, шевелит волосы, и Жу вдруг с ужасом понимает, что голова пуста. Хватается, хлопает по карманам – шапка дома, в рюкзаке.
– Ой, забей, – морщится брат. – Возвращаться теперь, что ли?
Жу хочет вернуться. Жу смотрит на дом и думает вернуться.
– Прекрати! – раздражается снова брат. – На пять минут вышли, никто тебя здесь не увидит. Оглянемся только – и домой, а то вон дождь опять налетит. А ты будешь тут ходить туда-сюда. Нет никого, кто бы тебя увидел! – кричит он в конце концов, видя, что Жу не оставляет мысли вернуться – и Жу моментально оставляет.
Поворачивается и шагает вниз по дороге. Больше не скользя и не соизмеряя каждый шаг.
Но вдруг останавливается, потому что выходит за поворот и видит далеко.
Тучи, только что скользившие по небу, все собрались над рекой. Толкаются там, налезают одна на другую, и что-то внутри них вскипает, будто в кофе налили молоко, крутится, белеет, не сразу меняя цвет.
Жу переводит дух – и тут же в нос бьёт запах сирени. Воздух стылый, сырой, и запах льётся в нём, как ручей, сильным и ясным потоком. Куст сирени – вон он, за соседним забором, огромная, фиолетовая шапка, сам как туча, присевшая на землю. Туча, пахнущая сиренью. Но, присмотревшись, Жу понимает, что она ещё не цветёт, бутоны только набухли, стоят, как свечи, поднятые к небу, ждут своего часа. А как же будут пахнуть, когда зацветут!
– М-да, позднее здесь лето, – хмыкает брат. Но по голосу Жу понимает – он больше не раздражён, он так обалдел от этой красоты, что забыл злиться.
И Жу от всего этого вдруг чувствует, как прибывает смелость, как ею буквально наливаются грудь и ноги. Жу начинает спускаться, поминутно пытаясь охватить взглядом всё – и раскинувшиеся холмы, и реку, и церковь, и домики, и фиолетово-белёсое небо, и яркие свечи сирени. Всё это такое раскрытое, так наполнено воздухом и так девственно безлюдно, что кажется, кто-то просто нарисовал это – и вот спешно дорисовывает крошечную фигуру, худого подростка в клетчатой рубахе, джинсах и ядовито-жёлтых кедах, с копной кучерявых волос, корявого подростка, издали не разобрать, не то мальчик, не то девочка, он бежит с холма, торопится ворваться в эту картину, скользит на грязи, раскидывает руки, чтобы не упасть.
Задыхается от бега и красоты.
Но, добежав до церкви, сбавляет шаг и, в конце концов, совсем останавливается. Ещё на мосту радостное и свободное чувство сдулось, и теперь Жу стоит, запрокинув голову на колокольню, чувствуя себя, как всегда – будто под прицелом тысячи глаз, когда ты сам не свой, и каждый пытается на тебя нацепить подходящую маску. Там, у моста, сошлись все четыре холма, на которых лежит деревня, и получается большой перекрёсток. Там догнал их с братом ярко-рыжий лесовоз, такой же, как вчера, пролетел мимо, гремя и фыркая, вписавшись в поворот так, будто его сейчас вынесет с дороги. И оттуда, с перекрёстка, Жу показалась чья-то фигура впереди, тёмная, согбенная. Там простор, увиденный сверху, схлопнулся и свёлся к точке где-то на уровне колокольни.
На неё-то теперь и глядит Жу снизу вверх.
Сама церковь большая, но не кажется живой. Впрочем, как и всё в этой деревне. Вокруг – площадь, за нею – рядок берёз и дома. С другой стороны от церкви – старое казённое здание, приземистое, в таких размещались канцелярии в девятнадцатом веке, Жу знает. А вон и «Магазин» – ветер раздвинул ветки, и стало видно вывеску на другой стороне дороги. Магазин «Магазин». А где-то ещё, значит, должен быть магазин «Берёзка». У магазинов будут люди, должны быть, просто погода такая, ветер и дождь, всех распугало, а может, уже сейчас кто-то есть, просто я не вижу, а он пялится на меня, зачем же я здесь, вот зачем… Жу чувствует накатывающую тревогу.
Но церковь красивая, хотя ободранная и запущенная – впрочем, может, потому и красивая. Жу вообще любит заброшки, неважно, какого они века, в них всегда что-то есть такое, что внушает уважение. Какое-то терпение, достоинство и приятие. Здания умирают долго, не как люди, смерть здания может быть такой же насыщенной, как его жизнь, но умирающее здание как-то нежнее живого. С тех пор, как они с братом таскались по заброшкам, Жу любит их и чувствует себя в них хорошо. И даже рядом с ними.