Как равномерно и проворно нажимают мамины пальцы на коровьи соски. Струйки молока звенят о стенки подойника. Лицо у мамы спокойное, чуть задумчивое. Мама всегда говорит, что приниматься за дойку надо непременно в спокойном и бодром настроении. Раздражённой, злой к корове подходить нельзя. Она почувствует, что ты злишься, взволнуется и даст меньше молока.
Ветерок колеблет концы белого платка на маминой голове. Не надела мама ту цветную шёлковую косынку, что привёз ей вчера папа.
Мама упрекнула папу:
— Ну что ты меня наряжаешь? Я уже старая. Лучше бы себе или Танюшке что-нибудь нужное купил.
Папа только усмехнулся и сам повязал маме обновку.
И чего это она выдумала: «старая»! Совсем она молодая, морщинки на щеках не найдёшь. Нельзя поверить, что маме уже больше сорока. Сорок лет — это же страшно много! И ведь сколько маме, бедненькой, пришлось пережить во время войны. Папа рассказывал Тане про Мамины мытарства, и у Тани прямо сердце сжималось.
Папа ушёл на фронт, а мама осталась одна с крошечным Толькой. В их Дымово пришли фашисты, стали зверствовать. И многие жители спрятались в лесу. И мама спряталась с Толькой на руках. Грудной Толька плакал, мама его успокаивала, — очень боялась, что немцы услышат плач. Узел с вещами оттягивал ей плечи, Толька оттягивал руки. Подумать только, что мама скиталась по лесу, голодная, усталая, а Таня этого не видела! Толька видел, но ничего не помнит, потому что был очень мал. Потом маму и ещё двух жён красноармейцев взяли к себе партизаны. Мама стряпала партизанам, обстирывала их. И жилось ей уже гораздо легче.
Но когда фашистов прогнали и жители вернулись в свою деревню, мама чуть не умерла от горя: пришла повестка, что папа пропал без вести. Всё-таки папа вернулся, только сильно израненный. И теперь у него иногда открываются старые раны. Тогда он не ходит слесарить в совхозную ремонтную мастерскую, и мама его укладывает в постель.
Звёздочка отошла и пасётся. Мама доит Астру.
Таня опустилась на траву. От солнца, от шелеста и сладкого запаха трав, короткого, будто спросонья, мычанья коров, щебета какой-то пичуги в придорожных кустах Таню разморило — захотелось спать.
Скоро мама кончит доить? Уже часть полных бидонов поставили на грузовик, который поджидает молоко и доярок, чтобы отвезти их на скотный. Но много ещё бидонов стоит на земле. Славно здесь, на лугу, хорошо бы привести сюда Свету. Да ведь она коров боится. У Матрёны Ивановны есть корова Роза. Света признавалась смущённо: «Знаешь, когда этот длиннорогий цветочек возвращается домой, я скорей на крыльцо забираюсь. Поближе к открытой двери». Хорошая Света. Сколько она интересного рассказывала Тане про Ленинград, про свою ленинградскую школу! А рассуждает как занятно. Про всякие слова. Например, что значит слово «благодать». Света говорит, что прежде она этого слова не знала, но здесь, в Дымове, её бабушка часто говорит: «Что за благодать вокруг! Ну и благодать!» И Света догадалась, что «благо-дать» это значит давать «благо», что-то доброе, хорошее давать. И что слова «благо-дарю», «благо-дарность», «благо-родство» — все похожие и все хорошие. А ещё Света часто думает, почему говорят: «надулась, как мышь на крупу»? Ей кажется, что на крупу мышь не будет дуться, сердиться, значит, а просто эту крупу съест. Свете хочется увидеть надутую мышь. Про разные всякие слова и выражения думает Света — откуда они взялись, кто их придумал? Таня никогда прежде про слова не думала, а теперь и ей стало любопытно. Света умная, много знает. А вот коров боится. И ужей. Увидела ужа и попятилась, думала, что это ядовитая змея. Ну что ж, если она их прежде не видела. В Ленинграде ужи по улицам не ползают. Попади Таня в огромный Ленинград — наверно, тоже чего-нибудь напугалась бы. И в пещеру-блиндаж лезть Света тоже боялась. А всё-таки лезла…
— Наталья, а Наталья! — крикнула одна из доярок, остановившись с полным подойником, который она несла, чтобы перелить молоко в бидон. — Девчонка твоя сидит, дожидается. Не видишь?
Мать как раз хлопнула ладонью по боку подоенную корову, чтобы та отошла. Она быстро оглянулась.
Таня вскочила с травы, кинулась к маме, с сияющим видом протянула запечатанный конверт:
— Гляди, мамушка! От Анатолия! Его почерк! И полевая почта — обратный адрес!
— Умница ты моя! На пастбище принесла! Бежала такую даль! — Мать торопливо вытерла руки краем халата, бережно взяла конверт.
— Читай» мам, скорей! Мне очень некогда. В утятник бежать надо.
— И всегда-то ей некогда, этой егозе! — усмехнулась подошедшая доярка. — Ну, что сынок пишет?