— Parlez pour vous [8], — заметила Ляпочка.
Спрашиваем, откуда он… «Из Москвы. Еду в Берлин». — «Ну, как в России? Вы обязаны туда вернуться?» — Он был румяный, откормленный, веселый, улыбающийся, с шутливым видом. Отлично, по моде одет. Тут меня вдруг сразу осенило, что он такое, и от негодования у меня даже в глазах потемнело. «Как же, непременно вернусь. Сейчас я в Берлин… потом в Наугейм… Оттуда домой… Я в научной командировке. У нас теперь все хорошо, новый строй установился твердо, наука идет быстрыми шагами вперед. Жизнь вошла в норму. Народ испытывает счастье подлинной свободы». — «А как же, — воскликнула я, — шестьдесят расстрелянных и тысячи замученных из-за Войкова?» Он засмеялся. «Ну, — сказал он. — Во-первых, только двадцать, а не шестьдесят. Во-вторых, советской власти надо было показать свою силу, чтобы остановить эти безобразные убийства. Если хотите меня спрашивать, я буду вам отвечать. Только не надо запальчивости. Я не хочу говорить вам неприятностей, но поддерживать ваших иллюзий я не буду». — «У вас наверху одни жиды», — выпалила я. «Хе-хе, — усмехнулся он. — Ну, далеко не одни жиды. Крестьяне и интеллигенция тоже участвуют во власти. Вообще большевики эволюционируют». — «Большевики эволюционировать не могут. Впрочем, понятно, что вы так говорите. Вы, верно, боитесь, что за вами следят… Во всяком случае нам рассказывать про эту эволюцию бесплодно. Хороша эволюция! А беспризорные дети?» — «А что ж беспризорные дети?» — спросил он меня. «Да ведь это ужас, — то, что растет у вас в советской республике. Целое поколение аморальных людей, убийц, воров, грабителей, насильников… Что же будет, когда они вырастут?» Он покачал головою. «Они никогда не вырастут», — спокойно сказал он. — «Как не вырастут? Что же они так навеки и останутся детьми?» — «Одни умрут, а других просто уничтожат, когда надо». — «Боже мой, что вы говорите? — воскликнула я. — И так спокойно?» — «Печальная необходимость», — ответил он, пожимая плечами. «Вы готовите войну всему миру и прежде всего нашей милой Польше», — сказала я. «Войны мы не начнем, но защищаться будем с ожесточением… Ваши русские эмигрантские газеты, откуда вы черпаете свою информацию о нас, произвели на меня очень, очень несерьезное впечатление. На деле все в России не так. Мы привыкли, сжились с нашим советским строем и любим его». — «Любите? — воскликнула я. — Любите цареубийц, развратителей детей? Любите палачей? Простите, но вы не русский человек». Он искренно и весело рассмеялся: «Хе-хе-хе… Ну, и пускай не русский. От этого я не меньше доволен жизнью. У нас наука процветает. Я работаю в клинике. Правда, я не могу иметь ни своего кабинета, ни частной практики». — «Какая же это свобода?» — перебила я. «У нас свобода для рабочих. Для буржуазии пока нет свободы. Но зато какой подъем в массах! Сколько пафоса! Какой идеализм!..» Тут я не могла больше выдержать. — Голос Ольги стал напряженным. Ее ручки с тонкими пальчиками нервно двигались. Ладони то раскрывались, показывая розовую мягкость кожи, то сжимались в маленькие, темные кулачки с бронзовым весенним загаром. — Я выскочила из павильона. Я вся тряслась… Не знаю, на кого я была похожа в эту минуту.
— На торговку с Парижского рынка, — вставила Ляпочка.
— Ну уж! — Ручки Ольги разжались и розовые пальчики растопырились. — Скорее на кошку, которую атакует злобный фокс. Так вот… Я подступила к нему. «Идеализм?» — крикнула я. — А что вы сделали с религией? Замученные священники, медленная смерть в заточении патриарха, загубленные дети, поруганные церкви… Это идеализм?..» — «Это все было раньше. Теперь этого нет», — с невозмутимым спокойствием, но уже без шуточек ответил советский профессор. «Раньше?» — наступала я на него. — На днях заточили в тюрьму митрополита. А Соловки?..» — «Соловки? Это что такое? Я не слыхал. Не знаю». Тут, кажется, я уж совсем, как парижская торговка, уперлась кулаками в бедра: «Не знаете? Так вот в Берлине узнаете. Туда из Соловков многие бежали и рассказывают про все прелести вашего советского рая. Там знают, что такое Соловецкий Слон». Тут уж напала на него и молчавшая до сих пор Ляпочка: «Вы посылаете своим представителем к нам, сюда в Польшу, цареубийцу, мерзавца Войкова!»
Пухлые ручки Ляпочки развелись по коленям, подтверждая рассказ Ольги.