Мы молча смотрели друг на друга. Потом она встала, сделала босиком несколько неуверенных шагов по полу и остановилась, ухватившись за спинку стула. У нее кружилась голова. Я кинулся поддержать ее и увидел перед собой белую тигрицу!
Это случилось почти мгновенно, легко, как по волшебству. Я даже не успел удивиться. Моя тигрица стояла передо мной и смотрела на меня горящими зелеными глазами. Они всё-таки соединились: женщина и кошка, лесная дикарка и домохозяйка, гордыня и смирение, ярость и доброта. Невозможное, это всё-таки произошло. Не через любовь, нет. Через смерть.
Мне осталось только упасть на колени и обнять ее сильную гибкую шею. Она лизала мое лицо, шею, ладони, потом обнимала гибкими руками, прижималась своим хрупким телом и целовала в губы. Я опять не заметил, когда она превратилась в женщину...
- Я всё вспомнила, Энди! Прости меня... ты мой, ты любишь меня, я знаю! Я больше никому тебя не отдам! - моя тигрица заговорила! - Энди Йорк мой! Я люблю его! Мой, мой, мой...
Лучше бы было этого не слышать. Потому что было поздно. Нас расшвыряло как два перышка еще вчера, под окнами замка, и я уже отбил кулаки об землю. Я уже проклял свое бессилие и беспомощность, и петля на моей шее уже затянулась.
В дверь постучали.
- Кто там еще? - спросила она недовольно.
Вошли Нарцисс и Ольвин.
- Пора ехать, - сказал Нарцисс, - скоро похороны.
- Какие похороны? - удивилась Изольда, - Ольвин, что случилось?
- Я убил отца, - спокойно сказал он, - надо возвращаться в замок.
Руки у Изольды сразу похолодели и опустились.
Обратно ехали уже впятером. Сестры возвращались к себе домой. Обе были в черном.
Даная осталась дома. Ольвин прощался с ней слишком долго, как будто навсегда. Из-за этого мы никак не могли уехать. Он поворачивался, она его окликала, он уходил, она его догоняла, она сама не знала, чего хочет. В конце концов, терпенье у него кончилось, он поцеловал ее так крепко и отчаянно, что она долго еще потом окаменевшая стояла на дороге и глотала слезы.
Барона Оорла похоронили на фамильном кладбище. После поминок Нарцисс велел готовиться к отъезду.
- Нас тут, кажется, не желают видеть! - усмехнулся он, переодеваясь в дорожный костюм, - ну, чего ты ждешь? Собирайся!
"Собирайся" прозвучало как приказ. Если я и принадлежал кому-то, то не белой тигрице, а королю Лесовии Эриху Третьему. Он подарил мне один день свободы, но на этом его великодушие и кончалось. Я должен был любить его, развлекать его, восхищаться им, воспевать его и повсюду за ним следовать.
- Мне нужно проститься с Ольвином.
- Опять?!
- Да это три минуты!
- Он слишком много себе позволяет! Я сношу все его выходки только из-за тебя, Энди. Но, по-моему, он этого не ценит. Ты ему сто лет не нужен, помяни мое слово. Ему нужны его сестры и эта красавица, дочь башмачника... Не ходи к нему!
Я встал.
- Не ходи!
Я подошел к двери.
- Не ходи, я сказал!
Я спиной чувствовал, как закипает в нем гнев, я держался за холодную, гладкую ручку двери и никак не мог потянуть ее на себя. С полминуты я решался, потом рванул чертову дверь и уперся в закованных в железо королевских телохранителей. Передо мной был забор из тел, щитов и копий. Я понял, что они уже получили команду Энди Йорка никуда не выпускать. Нарцисс охранял меня надежно!
Он дернул меня за рукав.
- Не сходи с ума...
За этим железным забором осталось все: свобода, любовь, дружба, вдохновение, истина, жизнь...
Я видел в окно, как Изольда и Лючия Оорл шли куда-то вместе по дорожке, держась за руки. Черные платья и платки делали их похожими друг на друга.
Снова моросил дождь...
. *
* / \ |-------
/ \ / \ . |-----
/ \ /o \ |
/ \ / \ | | | | | | | |
| o| / \ | o o o| |
--------- --- -------- ----------
| O
| O
|
|
Окна Столетней тюрьмы выходили на площадь Правосудия. Прутья решетки были толстые как канаты, двери железные, приговор окончательный. Мое падение в бездну, которое началось два года назад у замерзшего ручья, подошло к своему концу. Дальше падать было некуда.
Мне было уже все равно, только жаль моих недопетых песен, недописанных стихов, нерассказанных сказок. Не себя было жаль, а своего проклятого таланта, который запутал и исковеркал мне всю жизнь!
Надо мной висела неизбежность. У меня было время двадцать раз всё обдумать, и я уже понял, что по-другому быть просто не могло, это было заложено во мне самом.