- А вот бояться не надо, - сказал ей Нарцисс, - он умел быть ласковым и проникновенным, - Эльва, налей-ка ей вина! Пей, детка. И ничего не бойся. Это же прекрасно! Мы научим тебя утонченной любви... Тебе кто больше нравится? Я или Энди?
- Вы, ваше величество, - прошептала она краснея.
Он откинул край одеяла.
- Ну, так иди же ко мне. Иди, не бойся!
Я обнял Эльву.
- Негодяй, - засмеялась она, - как долго тебя не было!
- Ничего, - сказал я бодро, - зато теперь будем веселиться так, что богам станет завидно! Я сегодня в ударе!
- Да-а? Сейчас посмотрим!
- А кто вон та богиня с бокалом и яблоком?
- Она прелесть, тебе понравится... Жена Карсти.
- Карсти?!
Я отступил назад к двери, но потом понял, что отступать-то в общем некуда. В бездну так в бездну!
- Энди! Какого черта?! - крикнул Нарцисс, - мы тебя ждем!
Я со злостью рванул застежки на камзоле.
Празднества шли в столице чуть ли не каждый день. Теперь даже самый последний дурак понял бы, что Энди Йорк вернулся.
Не скажу, что я был несчастлив в это время. Ничто так не пробуждает к творчеству, как скрытая обида! Песни я писал пачками, по ночам просыпался от вдохновения и с торжествующим чувством, что я гений, хватался за перо. Мелодии приходили сами, они сыпались с неба как золотой дождь, я подыскивал к ним слова и аккорды, а на следующий день просто выплескивал, швырял как горсть монет щедрые плоды своей бессонницы изумленной публике.
И это было сильнее и любви, и ненависти, и обиды, и страха, и угрызений совести!
Что же было потом?.. Потом всё как-то резко изменилось. Наверно, тогда, в тот пасмурный день, когда мы проезжали с Нарциссом по Кафедральной площади. С нами были только два пажа, он уже успокоился, что я не убегу, и перестал повсюду таскать за собой отряд телохранителей.
Я увидел фургончик бродячих артистов и толпу вокруг них. Почему-то защемило в груди. Девушка-акробатка была такая же тоненькая и гибкая как Марианна.
- Подъедем?
- Как хочешь.
Мы врезались в толпу на своих конях. Это были они: Марианна, Касьо и Тори. С ними были еще какие-то артисты, но их я не знал. Был у них и свой музыкант, играл он, на мой взгляд, скверно.
Я спрыгнул с коня и вытер беретом лоб. Давно у меня так не колотилось сердце! А я-то думал, что всё забыл! Но, оказалось, нет. Мое прошлое нагнало меня здесь, в столице.
Марианна узнала меня первой. Она подошла с округленными глазами, еще часто дыша после прыжков.
- Мартин! Неужели это ты?!
- Да, это я.
- Боже, какой ты стал красивый!
Я был в золотой парче и кружевных брыжах, от меня за версту веяло роскошью и благополучием. Я смотрел на маленькую усталую акробатку в заштопанном трико и понимал, что мечтаю о том времени, когда мы выступали вместе. Я орал что-то несусветное, и Сильвио стучал молотком по помосту, и был Ольвин, и Изольда сидела на перевернутой корзине...
- А Ольвин нас оставил, - сказала Марианна, словно читая мои мысли, - они уехали куда-то в другой город, а без него всё развалилось.
- А дом? Продали?
- Конечно.
Мне стало совсем тоскливо. Подошли Тори и Касьо. Они разглядывали меня, как заморскую диковинку.
- Твои дела пошли в гору, Мартин!
- Да, я катастрофически везуч, - признался я.
- А у нас всё плохо. Ольвин ушел, осень, погода гнусная, люди быстро расходятся... еле сводим концы с концами.
- А хотите, я вам спою?
Они дружно рассмеялись.
- Ты своим скрипучим голосом нам последнюю публику разгонишь!
Я тоже посмеялся, потом протянул Касьо свой кошелек.
- Держи. Что напою - тоже ваше.
Лютня была старая и раздрызганная, струны потертые. Все смотрели на меня с любопытством, и только Нарцисс - с насмешливым презрением. От холода пальцы были деревянные. Я сел на какой-то ящик и подул на руки, они почему-то дрожали. Мне казалось, что меня сейчас услышат Изольда и Ольвин, ведь они ни разу так и не слышали, как я пою!
Я пел для них, и для маленькой Марианны, присевшей прямо на мостовую, и для могучего Касьо, застывшего как памятник, и для славного недалекого Тори, от напряженного внимания склонившего голову на бок, как охотничий пес... Энди Йорк пел на Кафедральной площади.
Потом была мертвая тишина, никто не шелохнулся, пока я сам не встал и не направился к коню. Тогда за моей спиной застучали по подносу монеты.
- Шут, - бросил Нарцисс презрительно.
С тех пор я себе места уже не находил, мне надоело самого себя обманывать, и Нарцисс это чувствовал. Мы ссорились почти каждый день. Он не выносил не то что тоски, даже задумчивости на моем лице. Он хотел сделать меня счастливым насильно.