Охотники укладывали вещи в оморочки. Все предметы первой необходимости должны находиться под руками: табак, кресало, кружка. Винтовки, ружья пока в чехлах и кабаньей шкуры лежат впереди под агборой,[15] спальные принадлежности сзади.
— Ох, сколько охотников, мясом нас завалят, — продолжала смеяться Идари. — Смотрите, всех лосей не перебейте, оставьте самку и самца на развод!
Идари встретилась с жесткими сердитыми глазами отца и осеклась. Смех заглох в ее горле.
— Ты родила двух охотников, а язык все еще не научилась держать за зубами! — закричал Баоса. — Вырвать надо твой язык да собакам бросить.
Мужчины, женщины и дети притихли, потупили взоры. Только Пота, выпрямившись, стоял возле своей оморочки и в упор смотрел на Баосу.
— Дедушка, а на мою маму никогда никто не кричал, — раздался в тишине голос Богдана.
Баоса просверлил внука злыми глазами, но вдруг обмяк, опустил голову и начал перекладывать вещи на место Богдана.
— Дедушка, а где я сяду?
— Ты деда поучаешь, потому на его место сядешь, — ответил Баоса.
— Там я не смогу маховиком махать, оморочка широкая на этом месте.
— Ты будешь сидеть и смотреть по сторонам.
— Нет, я не согласен, я тогда не поеду с тобой.
Баоса не ответил, его руки все еще перебирали одеяло, накомарник.
— Сядешь на одеяла, мягче будет сидеть, — ответил он наконец.
Дяпа и Улуска столкнули оморочки.
— Слушай, мать Богдана, к моему приезду в большом котле воду держи наготове, мясо будешь варить, — громко, во всеуслышание сказал Пота, обнимая жену.
Это был вызов Баосе, но старик, сделал вид, что не услышал кощунственных слов зятя.
Одна за другой закачались на воде оморочки и, провожаемые теплыми взглядами женщин и детей, двинулись вверх по протоке. В полдень охотники приехали на озеро Шарго, где стояло небольшое русское поселение. Здесь жил рыжий Ванька Зайцев — страстный охотник и золотоискатель. Но золото редко попадалось Зайцеву, поэтому в последние годы он занимался промыслом только пушного зверя.
После полудня охотники добрались до устья горной речки, по которой они должны будут подниматься вверх. Это было то место, где Пота десять лет назад обнимал свою любимую, где ему пришла в голову отчаянная мысль украсть ее и убежать куда глаза глядят. Охотники разожгли костер, начали варить еду. А Пота ходил и вспоминал прошлое. Наконец он разыскал место, где стоял летник Идари. Пота до мельчайших подробностей припоминал ту счастливую ночь.
— Дедушка, ты мне разрешишь из берданки выстрелить? — раздался рядом голос Богдана.
— Обязательно. Обязательно выстрелишь, я тебя научу метко стрелять, без промаха.
Баоса с Богданом прошли мимо Поты, не заметив его. Пота проводил их глазами, мысли его тут же переключились от Идари к ее отцу и Богдану. Пота вспомнил, первую встречу с Баосой после побега, как он с Идари на коленях просили прощения. До сих пор холодеет нутро Поты, когда он вспоминает полные злобы и ненависти глаза Баосы, его слова: «Не будете вы счастливы! Дети, которые обижают своих родителей, которые заставляют своих родителей проливать слезы, никогда не увидят счастья! Не будет вам прощания! Идари, ты убила свою мать! Она жива была бы, если бы не ты… Живите уж… Вырастет наш сын, заберу к себе, тогда, может, прощу».
Пота смотрел вслед Баосе и сыну, и острая тревога охватывала его душу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Выехали из Хабаровска рано утром, как только солнце успело кровяно забагрянить висевшие над головой перистые облака. Пиапон стоял на месте кормчего и вспоминал встреченных им людей: храброго Валчана, самого богатого нанай Пору Оненко, нанайского торговца Кирилла Пассара… Это были совершенно другие люди, совсем непохожие на тех нанай, которые добывали себе пропитание своими руками.
«Они, пожалуй, поумнее нас, — размышлял Пиапон. — Это от того, что живут рядом с большим городом, что рядом много русских, у них набираются разума. Только хорошо ли так жить? Позабыв, как ловить рыбу, как выслеживать соболя? Это ведь то же, что позабыть, кто тебя родил, кто тебя вскормил. Нехорошо!»
— Низовик поднимается, парус надо готовить, — прервал размышления Пиапона Холгитон.
Прошло немного времени, и крутые волны заходили по широкой груди Амура. Халико, управляемое двумя рулевыми, запрыгало с одного белопенного гребня на другой. Ветер все усиливался, рвал квадратный парус, гнул мачту, точно пытаясь переломить ее.
До самых сумерек неистовствовал, низовик, гнал громоздкое халико, и все это время Пиапон с напарником не выпускали из рук кормовое весло: такова обязанность рулевых-дого. Только тогда, когда стал стихать ветер, Пиапона сменил Американ. Пиапон повалился на связки мягких мехов и блаженно расслабил мышцы. Ему хотелось поесть чего-нибудь горяченького, но как разведешь в лодке огонь, как вскипятишь чай?