Без вреда для себя к Вейлане могли прикасаться лишь женщины и дети, поскольку не соблазнялись ее телом. До этого момента Кларий плохо представлял себе, что это значит, но теперь убедился — к белой ведьме можно испытывать не только обжигающую страсть. И, едва им переставала двигать похоть, объятия с Вейланой не причиняли боли. Кларий закрыл глаза, пытаясь представить, каково это — засыпать и просыпаться с ней в одной постели, не испытывая боль.
Но его мечтаниям помешала грубая реальность, ворвавшаяся в их тесный мирок отголосками землетрясения.
Будь у него больше времени, он сумел бы примириться с открытием, что всерьез одержим Вейланой. И тогда промолчал бы, не давая девушке повода бояться его. Но злость не успела утихнуть, как и подозрения, а потому, обнаружив, что их замуровало в тесной комнате, Кларий вспылил.
Он ненавидел быть запертым, и потому жаждал поскорее выбраться из-под завала, невзирая ни на какие жертвы. Само собой, упрямство девчонки, ее нежелание причинять кому-либо вред, как и возмущение пополам со смущением, подействовали на него, как тряпка на быка. Он не хотел ждать спасения, и единственное, что помешало ему самому броситься разрывать завал — опасение за жизнь Вейланы. Если потолок обрушится, пострадает в первую очередь она.
Впервые в жизни Кларий беспокоился о ком-то больше, чем о себе.
А упрямая ведьма гнула свое, отказываясь спасать их. И темный рыцарь остро чувствовал ее присутствие, равно как и невозможность уйти от нее, такой желанной и на вид беззащитной, отказывающейся от спасения, уверяющей в собственной слабости. Слишком сильный соблазн. Кларий решил напугать ее, чтобы девушка сама захотела поскорее покинуть ловушку.
Вот только слишком увлекся. Его задели ее слова, отказавшие ему в праве претендовать на нее. Тем сильнее, что он признавал ее правоту. Такой, как он, действительно недостоин королевы. Обида, злость, гнев, желание уязвить в ответ девушку, без раздумий отмахнувшуюся от него, так мучительно к ней привязанного — все вкупе развязало ему язык, заставив сказать то, что он скрывал ото всех, болезненно опасаясь, что кто-то узнает.
О матери он спросил у отца лишь однажды, вскоре после того, как тот признал его своим сыном. И в ответ услышал равнодушные, полные пренебрежения слова, навсегда определившие его статус. Ублюдок, сын неизвестной шлюхи, чудом выживший в трущобах, где ему самое место. Какого бы положения он не достиг; как бы сильно его не боялись, любой, узнавший правду о его происхождении, исполнится презрения к столь жалкому существу. И отец оказал ему великую милость, приблизив к себе.
Так полагал Кларий, уверенный, что каждый встреченный им человек неосознанно это чувствует. Поэтому с самого рождения он и не видел от людей ничего, кроме отвращения и ненависти, недостойный приязни и заботы. Он смирился с этим фактом, научился жить с гордо поднятой головой, бить первым, чтобы никто не посмел отнестись к нему пренебрежительно.
И от Вейланы он ждал тех же отвращения и презрения, какие сам так старательно скрывал даже от себя самого.
А она просто отмахнулась от его истории. Ее отношение к нему ничуть не изменилось. Более того, невозможная эта девчонка так убедительно говорила о совершенно невероятных вещах…
Нет, он не мог быть законнорожденным, ни в какой жизни. Но вдруг узнать, что его матерью не могла быть случайная женщина, продающая свое тело за деньги… Невинная девушка, жертва черного колдуна — такая же жертва, как и сам Кларий, проведший детство в трущобах, а юность — в стремлении побороть отвращение к своему происхождению… Его мать умерла, дав ему жизнь, и вовсе не избавлялась от ненавистного ей ребенка, как полагал он все это время. Кто знает, быть может, она сумела бы полюбить порождение чудовища, и тогда Кларий никогда не стал бы на сторону отца.
И пусть теперь это не имеет значения. Однако мысль о том, насколько не было случайным его появление на свет, странным образом действует на Клария. Вейлана могла ошибаться; могла сама себя уговаривать, чтобы не признавать, что приняла помощь от недостойного. Но Кларий хотел ей верить. Он никогда не подозревал в себе чувство собственного достоинства — оно шло вразрез со всем, к чему он привык. И все же здесь, в душной маленькой комнатке ему будто стало легче дышать.
Но не только потому, что белая ведьма столь убедительно показала ему, что он не должен стыдиться своего происхождения. Нет. Просто в тот миг, когда она узнала правду — и до того момента, когда разоблачила ее, Вейлана вовсе не смотрела на него ни с отвращением, ни с ненавистью. Зная о низком его происхождении, о безобразном детстве — ничуть не изменила своего отношения к нему. Ровного, чуть отстраненного, но все же — вполне благожелательного, какого он совершенно не заслуживал.
Ему не удалось напугать ее.
И это рождало в нем странное чувство, похожее на счастье. Кларий редко когда бывал счастлив, разве что сражаясь. И никогда прежде счастливым его не делало отношение к нему другого человека. А потому он растерялся — настолько, что выполнил просьбу Вейланы. Как ни подмывало его посмотреть на нее, обнаженную. Вот только взгляда ему будет недостаточно, и Кларий прекрасно это осознавал.
И, лежа с закрытыми глазами, слушая, как одевается самая желанная девушка на свете, Кларий знал, что ее никогда не будет достаточно. Он ненасытен во всем, что касается ее: смотреть на нее, обнимать, даже быть с ней — ему всегда будет мало. Он позволил себе слишком сильно привязаться к этой девушке.
Или это она его к себе привязала?
Отвратительная, мерзкая мысль, но как еще объяснить, почему он сам не свой из-за нее? Однажды с ним уже было такое, столь же всепоглощающая страсть, не позволяющая даже смотреть на других женщин. Каким облегчением стало избавиться от нее. И Кларий без колебаний рассказал белой ведьме, какая участь ждет ее, если он узнает, что Вейлана околдовала его.
Она должна была испугаться — и испугалась, но не возможного наказания за преступление, что приписывал он ей.
Вейлана испугалась его, той жестокости, на которую он способен. И, глядя на страх в ее глазах, он понимал — сейчас все совсем не так, как было с той женщиной.
Ту он искренне ненавидел. Знал, что делают с мужчинами приворотные заклятия: превращают в послушные игрушки, готовые на все ради своей госпожи, лишают воли и самоуважения, помещают женщину в центр мира. В таком состоянии он бы покорно позволил женщине заколоть себя, даже с радостью сделал бы все вместо нее. Но оказался достаточно сильным, чтобы преодолеть заклятие — во всем, кроме жажды обладания.
Кларий ненавидел свою любовницу, но ни с кем иным не мог удовлетворить собственную страсть. И за это ненавидел ее лишь сильнее.
Но Вейлана не вызывала в нем ненависти. Должна бы — но вместо этого он чувствовал лишь странное, иррациональное желание заботиться о ней. Белая ведьма ничуть не ошиблась в своей уверенности, что он не убьет ее. Потому что он не желал ей смерти.
Он хотел спасти ее, вытащить из той ловушки, в которую они угодили. Или хотя бы уговорить спастись самой.
Кларий совершенно не понимал, почему она упорствует. Но в конце концов сдался.
Потому что все, что он мог сделать для нее — это экономить воздух. А потому, отчаявшись достучаться до ее благоразумия, попросил о поцелуе. Кларий не верил, что их спасут. Не верил даже в то, что есть кому спасать их. И эгоистично решил, что его последним впечатлением в этой жизни должна остаться болезненная сладость ее поцелуя.
Первое, что ощутил Кларий, очнувшись — это удивление. Он действительно не ожидал, что очнется, полагая, что они с Вейланой так и погибнут там, в запертой комнате без доступа свежего воздуха. Но дышалось легко, и Кларий открыл глаза.
Одного короткого взгляда хватило, чтобы понять — их вытащили. Он очнулся в совершенно другой комнате, куда менее роскошной, чем та, в которой ночевала Вейлана. Зато здесь не обнаружилось никаких следов разрушений. Похоже, белая ведьма в очередной раз оказалась права, веря в лучшее. Кларию вдруг вспомнилось все, что он наговорил девушке. Кольнуло сожаление: он не был бы столь откровенен, если бы действительно верил в спасение. Что-то теперь думает о нем Вейлана…