Очень толстый человек втиснулся между мной и ними. Он долго ворочал боками, втискиваясь, скреб пол большими кроссовками. Потом уселся наконец и шумно, с облегчением выдохнул. Я, пытаясь отвлечься от красивой девочки, задумался об этом толстом человеке. Чем он может заниматься? - спросил я себя, но ни одно мое мысленное предположение не показалось мне подходящим. Дяденька этот не похож был на программиста, ничуть он не смахивал и на пухлого комика-добряка, и на человека творческого, отрастившего себе телеса в силу малоподвижного образа жизни. Тогда я подумал, что он мог бы быть охранником какого-то не слишком нужного объекта, но и от этой мысли отказался. Толстое лицо его было внутренне живым, выдающим личностный стержень. Ясно одно, он уж точно не спортсмен, - хихикнул я про себя. Ну так кто же? Интересно, есть ли у него жена? Не факт. Хотя черт его знает... Откуда он, в какой вырос семье, чему научился, с кем дружил? Был ли это серый город Севера, белый город Тавриды, Дальний Восток и берега океана, а мама с папой живы ли? Вот так сидит рядом с тобой огромная загадка, дышит себе тяжело, пофыркивает, и попробуй ее разгадать. Ни ключика, ни подсказки. Но вот огромный человек, едва не зашибив меня своим могучим локтем и вскрякнув, выудил из гигантского кармана куртки журнал. Может, сейчас что-то прояснится - счел я, однако никак не мог разглядеть название, а потом пригляделся и вверху страницы прочел - "The culture of sumo".
Поезд выехал на Риццианский бульвар. Начались красивые места. Я часто выходил здесь, когда не спешил, чтобы прогуляться до центральных площадей и проулков старого города. Однако теперь, увы, был не тот случай. До сеанса оставалось не более получаса, а еще билеты нужно было выкупить.
"Риццианский бульвар" - "Петров-Водкин"
Повалили люди. Вошла девушка с тубусом в черном пальто и в убитых кедах. Следом за ней - старик с потертой сумкой на плече. Они с девушкой говорили что-то о символизме, картинах Беклина и о том, что Елена Крестовская кое-что у него позаимствовала. Наверное, здесь где-то художественный институт рядом, - подумал я. Или просто мастерская. Черт их разберет, этих пожилых художников.
В дальнем конце вагона отчего-то началась суматоха. Люди выбегали на платформу. Кто-то даже заботливо придерживал дверь, чтобы все желающие успели выйти. Какой-то парень фанатского вида, но без "розы" поманил и красивую девочку, надеясь, вероятно, и добавить ее "вконтакте". Но она не повелась, осталась. Причина этой всеобщей паники вскоре прояснилась. В вагон ввалился сильно пьяный и неимоверно пахучий бомж с чашкой "Ролтона" в грязных руках. Он обрушился на моментально освободившееся сиденье. Люди зажимали носы и выходили. Моя же красивая девочка не вышла. Какая все-таки молодец! - подумал я, - поберегла чувства человека. Два дурацких парня, все это время хохмившие про неухоженного мужчину с блокнотом, переключились теперь на бомжа.
- Ну и вонючий! - хохотнул один.
- Да, как мои кроссы после футбика, - гоготнул другой.
Отвлекшись на бомжа, я не заметил, как исчез из вагона красивый старик. А ведь я так и не успел придумать ему какую-нибудь историю. Он был интересный, но так и остался вещью в себе, совершенной загадкой. Просто растворился в потоке других тел, прокладывая в нем свой маршрут. На месте, им нагретом, уселся теперь несимпатичного вида студент. Он был ботанического склада, в изношенном пиджачке под вычищенной, но столь же изношенной курткой. Я, признаться, недолюбливал таких людей. Мне казалось, что их мысли ходят одной и той же дорогой, и дорогу эту за них проложили другие люди. Но, хотя внешний облик часто многое выдает о человеке, иногда он все-таки сильно обманывает. Вот я, например, внешне - дурак дураком, и к тому же неряха, а в сущности я и не очень-то дурак. Интересно, куда этот парень намылился. Вряд ли у него много друзей. И уж точно он не в паб и не на вписку. Да и час еще ранний. Что бы он мог делать? Я стал всматриваться в его лицо, вытянутое, худое, с горбатым носом. Но оно ничего мне не рассказало
Рядом со студентом сидела старуха. Я не заметил, когда она появилась, но видно не на "Риццианском бульваре", потому как уже успела задремать. В уголках ее бледно-розовых потресканных губ пузырилась слюна. Лицо было покрыто морщинами, глубокими, как порезы. Ничего как будто и не было, кроме морщин. Впрочем, морщины бывают очень красивыми, как и складки на коже, как бессонная синь под глазами. Мне всегда нравились красивые мягкие лица, как у той девочки. Теперь же я почувствовал, что скоро стану любить другую красоту - синяки, морщины, складки, нервозность, все то, что несет в себе отпечатки внутренней жизни и какого-то несогласия с миром. Какого-то такого разногласия, которое велит не спать ночами, вечно спешить и работать, чтобы что-то понять, что-то изменить в устройстве жизненной машины, чтобы хотя бы попытаться и на эту попытку положить себя. Помятые грустные утописты, не верящие в собственные утопии, но ежедневно за них бьющиеся - вот красота морщин и складок, усталых беспокойных лиц. Думая так, я вглядывался в ту девушку, которая сидела между неухоженным мужчиной с блокнотом и деловым господином. Была ли у нее утопия? Или придуманный мной образ обманывал? Что-то она, наверное, искала, чего-то хотела от жизни, хотя жить скорее не хотела. Не все же хотят жить, в конце концов. Интересно, а какие книжки нравятся этой девушке? Возможно, такие, о каких я еще не слышал даже. Она все же постарше меня, да и не то чтобы я большой любитель чтения. Вполне вероятно, ей нравится Гессе, хотя в ней самой было что-то от "Незнакомок" Модиано, может быть, еще Керуак или Виан... Но, Бог с ними, с книгами. Я ощутил бедность не то фантазии своей, не то мысли, не то слов, в которые должны были определиться мысли. Я видел, вернее, представлял только общее об этой девушке, но никак не мог проникнуть в нее, понять и как-то объяснить себе. Промелькнула вот такая удивительная, сложная, тонкая история и исчезла. И все. И то, что было в ней осталось совсем нераскрытым.