Но ни один автомат, ни самая совершенная аппаратура, ни комплекс лабораторных обследований не могут заменить гибкого человеческого разума. Врачи стали терять свою квалификацию. Раньше каждый участковый терапевт периодически по очереди работал то на участке, где встречался с наиболее частой и простой патологией, то в стационаре, где видел сложных интересных больных, расширяя свои знания. Теперь он знал только простые заболевания: грипп, ОРЗ, гипертонию и т.д. , а больных со сложными заболеваниями через ВКК направлял в одно из специализированных отделений и не участвовал в лечении сложного больного. Врач стационара при выписке давал рекомендации участковому терапевту по лечению, и тому уже можно было не думать, а лечить согласно рекомендации. Если врач стационара ошибался, то участковый врач продолжал его ошибки, потому что безопаснее было верить в авторитеты, чем думать самому. В случае смерти больного участковый терапевт не отвечал за ошибку стационара, потому что у него не было той дорогой аппаратуры для обследования, как в стационаре. Врач стационара тоже уже не отвечал за неправильный диагноз, так как больной умер не в стационаре (его заблаговременно выписали), а умер на участке, и таких больных уже не вскрывают. Процент расхождений диагнозов таким образом уменьшался, и ошибки врачей стали невидимы..
Специалисты узкого профиля становились в такой системе ещё уже, так как уже не дежурили по ночам в терапевтических отделениях и видели пациентов только своего профиля. Специалисты пульмонологи, кардиологи, ревматологи, неврологи знали только болезни своего профиля, год от года забывая, что человек состоит не только из лёгких и кишечника. Человек – единая и неделимая система. Его нельзя разделить на почки, нервную систему, лёгкие и сердце, так как всё в нём взаимосвязано, и одна и та же болезнь является иногда следствием, а иногда причиной другой, и целый букет болезней и разных симптомов собирается в одном человеке. Поэтому человека нельзя делить по болезням. Например, вследствие болезни почек появляется повышенное артериальное давление, которое вызывает изменение в сердце и сосудах головного мозга, появляются кровоизлияния в глазном яблоке, ухудшается зрение, снижается слух, появляется головокружение и неустойчивость при ходьбе. При заболевании почек ухудшается и выделительная функция, организм засоряется шлаками, заболевают суставы и другие органы. Вместо одного врача, который должен разобраться во всём этом и назначить лечение, начинается ходьба по кругу: "Это не мой больной", – говорят врачи, отсылая под разными предлогами пациента друг к другу. Больного осматривают терапевт, кардиолог, невролог, нефролог, хирург, ЛОР, окулист. Так больной проходит массу обследований и анализов. Всё это мог бы сделать один врач: в институте его обучили обследовать и зрение, и слух, и даже делать ЭКГ. Одни и те же руки и глаза что у терапевта, что у невропатолога. Другое дело – оперативное лечение. Там нужна узкая специализация для достижения мастерства, потому что имеется большая разница в операциях на глазу или на прямой кишке. Врач специализированного отделения, углубившись в лечение органов дыхания, не замечает рака печени, и пациент умирает не от лечёной болезни, а от недиагносцированной, так как кругозор такого врача резко сужен.
Появились врачебные ошибки. Наиболее удивительное расхождение диагнозов происходило в неврологическом отделении. На одной из конференций было рассмотрено пять случаев смерти. Вот одно из потрясающих расхождений. Женщине с сильными головными болями, рвотой, головокружениями был поставлен диагноз менингоэнцефалита. Проводилась интенсивная терапия капельницами, большими дозами антибиотиков, но женщина умерла. На вскрытии оказалось: шестимесячная беременность с поражением почек. Пациентка имела сниженный интеллект и скрывала беременность, а врачи в нашей бесплатной медицине патологическую беременность от энцефалита отличить не могли. Там умерла и другая молодая женщина, поступившая без сознания тоже с диагнозом менингоэнцефалита. Вскрытие показало, что коматозное состояние связано с тяжёлым поражением почек, и т. д.
Зачитывая эти расхождения, врачи стационара не испытывали никакого смущения, как будто это было естественным и обычным делом, но зато откровенно хвастались тем, кто и какой подарок преподнес профессору, чтобы получить категорию. Но это была последняя конференция, на которой говорили о больных и о диагнозах. На других конференциях зачитывали только приказы из Министерства, требования к отчётности, к диспансеризации, правильному оформлению диагнозов, и ни слова о больных.
Когда-то в самом начале моей врачебной работы, когда я влилась в коллектив старых опытных невропатологов, категории ни у кого не было. Зато, когда собирались вместе, каждый представлял своих одного-двух сложных пациентов с редкой патологией. Нам было интересно. Мы обсуждали вместе каждого больного и обогащались опытом друг друга. Сменились времена, медицина деградировала, как и всё в нашей стране.
Невежество врачей было потрясающим, и не только в Кинешме – оно было и в самой столице. Вот один из примеров. В наших райских местах отдыхали на своих дачах москвичи. Так однажды заведующая неврологическим отделением Семёнова Галина Юрьевна привезла из отдалённой деревни за Волгой четырнадцатилетнюю девочку, дочь научных работников, дед которой был академиком. Она поставила девочке диагноз менингоэнцефалита с частыми эпилептическими припадками. В неврологическом стационаре я никогда не работала, но в тот раз меня перевели временно туда на один месяц на время отпусков. Я отказывалась от такой пациентки, не желая связываться с академиком, так как не любила всё начальство, ошибочно включив в их число и академиков. Но свободное место было только в моей палате. Эта страдалица болела уже два года, перенесла массу обследований и осмотров, постоянно принимала противосудорожные средства от частых эпи-припадков. Родители сделали всё, чтобы девочка была здорова, однако, выздоровление не наступало. Ирине было запрещено ходить в школу из-за частых приступов, и она обучалась на дому. Она находилась в искусственной изоляции от коллектива детей, не могла купаться в реке, ходить вместе с сестрой работать в поле. Это было невыносимо, и болезнь её дошла до наивысшей точки. Вместо того, чтобы поправиться на свежем воздухе в деревне, приступы участились до 23 раз в сутки. С постели она уже не вставала. В таком состоянии она была доставлена в неврологическое отделение. Осмотрев девочку, я не нашла не только признаков менингоэнцефалита, но и никаких других органических поражений нервной системы. Поговорив полчаса с ней, и более одного часа с её матерью, я убедилась, что это была именно врачами внушённая болезнь – истерия. Осмотр Иры во время приступа убедил меня в правильности моего диагноза. Приступ был истерический, хотя внешне очень напоминал эпилепсию. Если болезнь внушённая, то внушением и лечится. Ира была очень умной, разносторонне-развитой девочкой и легко самовнушаемой. Нужно было убедить её. Для этого надо было найти неоспоримые аргументы её скорейшего выздоровления, в которых она бы не усомнилась. Я была изобретательна. На другой день я отменила лечение, назначенное Семёновой, а также все противосудорожные средства, которые она принимала уже два года. Приступы прекратились сразу же. Когда мы с ней стали делать первые шаги, Ира была белее снега, вся дрожала, ноги не слушались, пульс учащался до 180 ударов в минуту, но мы вместе с ней всё преодолели. Её страх гасился моей холодной уверенностью. Я знала, верила в свои силы и в победу над болезнью. Это передалось Ире. Через две недели она была практически здорова и ухаживала за больными – выносила утки из-под больных с параличами, кормила их. У неё было доброе сердце. Я не могла нарушать врачебную этику и не сказала матери Ирины, что болезнь её дочери – продукт бездумной деятельности наших врачей. Но когда мать сказала, что через месяц Ире назначена консультация специалистов, я предложила временно не обращаться ни к врачам, ни в больницу ни с какими болезнями.