Анна Смолякова
Белая вуаль
1
К вечеру городской Дворец культуры обычно просыпался. По коридорам начинали сновать люди, они хлопали дверьми и недопустимо громко разговаривали. Серьезная бабушка-вахтерша в который раз поправила на дверях Большого зала табличку: «Тихо! Идет прогон!» и уселась неподалеку с вязанием в руках. Сегодня в зале присутствовало «высокое начальство».
«Дай Бог, чтобы у ребят все получилось. Больно уж спектакли они ставят хорошие, жизненные», — подумала бабушка и поддела спицей очередную петлю.
Тем временем события на сцене стремительно разворачивались.
Дикая пляска световых бликов постепенно уступила место мягкому голубому сиянию софитов, агрессивная напористая музыка сменилась волшебной мелодией. Пятясь и извиваясь, скрылись за кулисы артисты кордебалета в черном трико, а из глубины сцены, простирая руки к зрителям, появилась главная героиня. Да, девушка была хороша собой: длинные белокурые волосы, ноги, что называется, «от ушей», а голос… Голос заставлял померкнуть прочие ее достоинства. Легкий и звенящий, он то стремительно взмывал вверх, то опускался до жаркого низкого полушепота.
Молодые люди в последнем ряду зааплодировали. Сидящий в партере мужчина обернулся и смерил их весьма скептическим взглядом.
— Вы, видимо, считаете, что я тоже должен прийти в восторг? — Мужчина вопросительно посмотрел на худого бородача, вжавшегося в соседнее кресло.
— А что, по-моему, неплохо…
— И это говорит мне режиссер, поставивший «Медею» и «Городской романс»? Знаете, как-то не верится, что ваши мюзиклы получали призы на фестивалях… Даже глухому ясно, что эта новая «звезда» поет под фонограмму.
— Но ведь и в других спектаклях мы часто использовали запись, — робко пытался защищаться режиссер, — и никто ничего криминального в этом не видел…
— Ничего криминального, если под фонограмму открывают рот безголосые статистки, но, простите, не главная героиня!
— Видите ли, у Любаши прекрасная фактура, но вокал у нее слабоват для этой партии… И потом, мы записали фонограмму у себя в студии. Поет наша же артистка…
— А почему же не ей отдали роль, фактура не та? — Мужчина в галстуке иронически взглянул на бородача. — Или девушка до такой степени безобразна, что даже грим не поможет?
— Дело не во внешности, хотя здесь тоже не без проблем… Просто она вбила себе в голову, что похожа на огородное пугало, и, выходя на сцену, начинает зажиматься, комплексовать. В общем, работать невозможно. А голос — от Бога, жаль, действительно жаль, что дальше фонограмм она уже не пойдет.
— Я мог бы побеседовать с ней?
— Пожалуйста. — Режиссер привстал с кресла и крикнул: — Калиновскую ко мне, и побыстрее!
Через несколько минут шторка на боковой двери зашевелилась, и по проходу между рядами начала пробираться худенькая темноволосая девушка лет двадцати трех. Она была довольно симпатичной: тонкий профиль, четко очерченные губы и большие глаза с длинными ресницами.
— Вы меня звали, Геннадий Николаевич? — Девушка наконец-то преодолела все препятствия и теперь стояла перед режиссером.
— Не я. Вот Михаил Максимович — председатель отборочной комиссии, он хотел с тобой побеседовать.
Певица повернулась к мужчине в галстуке, ее тонкие пальцы непроизвольно вскинулись к лицу и нервно затеребили блестящие черные пряди. Однако непослушные волосы рассыпались и никак не хотели закрывать багровое родимое пятно на левой щеке, спускающееся от нижнего века до самого подбородка.
— Я, собственно… — Михаил Максимович потер переносицу. — Я только хотел выразить восхищение вашим талантом. Вы окончили консерваторию?
— Нет, я окончила музучилище, преподаю в музыкальной школе, а пою только здесь.
— А-а-а… — Мужчина не нашелся, что добавить. Молчание становилось тягостным.
— Ну, я, пожалуй, пойду? — Девушка вопросительно посмотрела на режиссера и, получив разрешение, снова скрылась за шторкой боковой двери.
Через несколько минут поднялся и Михаил Максимович. Когда он проходил через вестибюль, то снова заметил знакомую фигурку. На девушке было темное пальто с меховым воротником и песцовый берет.
— Я могу вас подвезти, у меня машина.
— Спасибо, я на автобусе. — Девушка помахала на прощание рукой в белой пушистой варежке и выбежала на улицу.
«Если бы не это пятно, она, пожалуй, могла бы быть по-настоящему красивой», — подумал Михаил Максимович. Впрочем, скоро мысли о молодой певице перестали его занимать, забот и без того было достаточно. Приближался Новый год.