— Ничего, ребята, не робей, — сказал ободряюще Попов. — Сейчас вот по этому распадку спустимся — и дома будем.
Спуск «по этому распадку» оказался необычайно утомительным и длинным: к базе мы подошли уже под вечер.
Попов свалил с плеч рюкзак и первым делом метнулся к складу. Мы стали рассёдлывать лошадей. Вскоре Попов вернулся молчаливый и мрачный. У меня заныло сердце в предчувствии чего‑то недоброго.
— Ну как? Что‑нибудь случилось?
— Сам иди посмотри.
Вместе с Поповым я пошёл к складу. Он был варварски разрушен. Толстые бревна, которыми в накат в два ряда был заделан склад, валялись по всей площадке. Повсюду беспорядочно грудились разбитые ящики с маслом, галетами, консервами, табаком… Я смотрел на эту картину нелепого разрушения подавленный и огорчённый.
— Какие же это негодяи разметали бревна, как щепки?!
— Бурые, и ростом не иначе как с корову. Вот черти косолапые, два наката разорили!
— Медведи? — спросил я недоверчиво и невольно улыбнулся, представив себе, с каким усердием трудились таёжные гости над нашим складом.
— Больше некому. Людей тут сроду не бывало. Да и силищи такой у человека не будет. А ведь разбой‑то свежий! Только что гости восвояси отбыли. Ну, горюй не горюй — собирать давайте, что гости хозяевам оставили.
Усталые и раздосадованные, мы до поздней ночи при свете костров приводили в порядок разрушенный склад. Спали мы как мёртвые — на завтра был назначен день отдыха.
Попов разбудил меня под утро. Он был чем‑то очень доволен.
— А ведь вернулись они, как я и думал, с рассветом пришли, все четверо. Медведица‑то верно — как корова: пудов двадцать одного мяса будет. Да и двухгодовалый хорош — с доброго кабана потянет! А маленькие пусть живут пока: дурные, как кутята.
Со сна я ничего не понимал.
— Чего ты? О ком?
— Медведей, двух медведей подстрелил я сегодня. С медвежатиной будем.
Я окончательно проснулся и, проворно одевшись, пошёл за Поповым к складу.
На его кровле, уткнувшись мордой в лапы, словно отдыхая, лежала медведица. Она забралась наверх с очевидным намерением приступить к новой разборке кровли. Здесь и настигла её пуля Попова. Внизу, привалившись к стене, лежал двухгодовалый пестун. Двух маленьких медвежат Попов запер пока в конюшне.
Так начинался первый день нашей долгой жизни на новом месте.
ПУРГА
Третьи сутки, не прерываясь ни днём, ни ночью, мела пурга.
Попов ушёл посмотреть, что делается на воле. Заиндевелый, с сосульками льда на усах и ресницах вернулся он в избушку.
— Ну как? Метёт, не утихает?
Попов ничего не ответил. Молча раздевшись, он подсел к железной печке и начал стягивать задубеневшие валенки.
— Не утихает пурга‑то, метёт? — снова спросил я.
— Килограмма два помидоров солёных осталось да муки две миски. Есть будет людям нечего завтра.
Я знал об этом и без Попова и мучительно думал: что же делать? Пурга замела перевал, который отделял нашу разведку от базы.
— Может, трактор подойдёт, подождём ещё.
— У моря погоды не дождёшься!
— Застрял, наверно, в пути где‑нибудь.
— Может, и в пути застрял.
Попов разулся, размотал холодные шерстяные портянки и грел у печки покрасневнше ноги.
Я давно заметил: Попов прихрамывал. Правая стопа была у него слегка искривлена, стянута большим белым рубцом, шрамом от какой‑то раны. Попов протянул покалеченную ногу поближе к теплу.
— Где это тебя?
На душе — тягостно, за окном — пурга. И спрашивал‑то я так просто, чтобы хоть что‑нибудь сказать.
— Было, — нехотя ответил Попов. Видно, вопрос мой разбередил ему душу каким‑то воспоминанием. Он глубоко вздохнул. —В молодые годы партизанили мы в тайге. Подбили меня колчаки… Наши‑то в глухомань уходили. Остался я…
Как часто с ним бывало, Попов замолчал, задумался.
— Ну, чего же ты? Рассказывай.
— Говорить‑то нечего… Невесело, скажу я тебе, одному в кромешной таёжной темени оставаться. А тут ещё нога подраненная огнём горит. Самого‑то всего дрожь пробивает… Снежок срывался. Студено. Со мной только что старая берданка оплечь с одним патроном. К рассвету совсем закоченел, скулы свело, язык не ворочался… И так, зазря, погибать не хотелось… Решил было патрон на себя употребить, чтобы не мучиться… К вечеру меня свои подобрали. Изба у нас там в потаённом месте была срубленная. На носилках отнесли. Выходили… Вот с того часу и тянет ногу.
Мы снова замолчали, думая одну думу: нет дороги трактору, есть нечего.