— Не так это просто, ребята, — слегка охладил Николая Пал Палыч. — Но вот если хотите посмотреть кусочек нетронутой степи…
— А разве есть такой кусочек? — живо откликнулся Вася.
— Есть. В Персиановке, за Новочеркасском. Правда, это не совсем то, что надо, но все‑таки…
Для похода в Персиановку Пал Палыч выбрал одно из первых воскресений мая.
— В цвету посмотрим. В самое интересное время.
Степное заповедье открылось глазу неожиданно, за неширокой и негустой лесной полосой. Этот небольшой ломоть донской земли — всего шестьдесят пять гектаров — лет пятьдесят не трогали плугом, и он жил сам по себе, как ему природа велела. Учёные–ботаники хотели сохранить здесь, посреди распаханных земель, ковыльно–типчаковый оазис. Но природа распорядилась по–другому. Пышное и красивое разнотравье наступало на ковыль и неодолимо теснило его. Ковыль со своими нежными шелковистыми метёлками посреди путаницы гонких зелёных волосков ютился бедным родственником среди сильных островков сиреневатого шалфея, ярко–жёлтой степной горчицы, голубых васильков, синих колокольчиков.
— Луговеет степь, —говорил Пал Палыч, и в голосе его слышалось огорчение. — Надо чтобы степное зверьё кормилось на её травах. Чтобы кроты и суслики рыли здесь норы. Чтобы дудаки и стрепеты выводили в укромных местах птенцов. И чтобы сами мы никак не вмешивались в жизнь степи.
Пал Палыч не трогал здесь ни одной травинки и только называл их по именам. И в именах этих раскрывалась вся красота поэтической мысли людей, давших травам и злакам названия.
— Не просто пырей, а голубой.
— Не обычный шалфей, а поникший.
— Лисий хвост.
— Бобовник.
— Костёр, да егце безостый.
— Овсяница. Овсяница луговая… В песню просится!
— Типчак. Тип–чак!
Ничего нельзя было здесь ни убавить, ни прибавить. Все русский человек одним словом сказал!
Мы так увлеклись нарядной красотой яркого весеннего многотравья, ласковой поэтичностью имён этого растительного содру–жества, что сначала и не услышали степного многоголосья.
А птичье пение немолчно звучало над майской степью.
Чей‑то голос в траве сердито спрашивал:
— Кудь–куда? Кудь–куда?
И кто‑то другой, тоже невидимый, лениво и недовольно скрипел в ответ:
— Не скажу! Не скаж–жу–у!
Но недовольный голос этот погас в непрестанном посвисте, бульканье, теньканье.
— Пилю–пилю!
— Пить–пить–пить–пить.
— Чуть–чуть–чуть…
На верхушке, молодого вяза в лесной полосе мягким баритоном загудел удод, откинув оперённую красивым веером головку:
— Уйду–уйду!
— Никуда ты не уйдёшь, —улыбнулся Пал Палыч. —Не обманывай. Ишь, распустил пёрышки. Как у индейского вождя убор.
За лесной полосой затарахтел трактор, мощно заглушая — нежное и тонкое птичье многоголосье. И вдруг из‑за деревьев, сминая и калеча весенний наряд заповедного уголка, вывернулся огромный колёсный трактор, обутый в тяжёлую резину. Николай выбежал навстречу и грозно, срывающимся голосом закричал:
— Стой! Стой, говорю!
Трактор остановился. Из кабины высунулся франтоватый чернявый парень.
— Куда прёшь? Покалечу! — крикнул он недобро.
К трактору подбежал запыхавшийся Пал Палыч.
— Как вам не стыдно, молодой человек?! Вы же степь заповедную калечите!
— А чо? Разве нельзя? Тут короче…
Парень явно струсил. Одно дело разъярённый мальчишка, другое— взрослый сердитый человек. Без лишних слов он повернул машину и на большой скорости скрылся за лесной полосой, из‑за которой только что вывернулся. Путешествие в заповедную степь было испорчено. Домой мы возвращались молчаливые и раздражённые, каждый по–своему переживая случившееся.
НАХОДКА В СИЛОСНОЙ ЯМЕ
Когда Пал Палыч задумал устроить в школе краеведческий музей, всем нам эта затея очень понравилась. Чего только не тащили мы своему учителю! Но не все оказывалось ненужным хламом, попадалось и немало любопытного. И постепенно отведённая под музей комната превратилась в собрание всевозможных редкостей.
Самые интересные экспонаты добывали Коля и Вася. Мы, конечно, завидовали им, но, как я теперь вижу, напрасно. Завидной была их неутомимость. Они вольно бродили по степи, ночевали на берегу речки в шалаше у костра, забирались в лесную глухомань, крутились возле мелиораторов, которые землеройными машинами копали в степи оросительные каналы.
Здесь они и нашли бронзовый наконечник скифской стрелы с какими‑то странными отверстиями. Пал Палыч долго смотрел на этот наконечник, потом положил его на самое. почётное место в стеклянном шкафу и сказал: