Выбрать главу

Я пробиваю головой потолок «пещеры».

Снова серый, пасмурный день. По-прежнему крутит вьюга. Дигирнес сидит на корточках, что-то колдуя с картой.

Болит голова. Во рту тяжёлый медный вкус. Капитан протягивает фляжку.

— Выпейте… Два глотка, не больше… Если бы у нас была пища, мы просто переждали бы метель. А сейчас надо идти. Необходимо.

От глотка спирта тело сразу становится лёгким и подвижным. Только всё время приходится думать о руках. Они двигаются как-то сами по себе, слишком резко, размашисто.

И снова нас обступает плотная стена вьюги. Когда идёшь в лесу, то держишь путь по деревьям, в поле отмечаешь расстояние вехами телеграфных столбов, в горах отсчитываешь каждый пройденный камень, а здесь ничего, ничего, кроме бьющего в лицо снега и бесконечной белой равнины.

«Сто сорок два, сто сорок три, сто сорок четыре…» — механически считаю я шаги.

Я сбиваюсь, перескакиваю через целые десятки и сотни и снова продолжаю бесконечный счёт. Ни единого звука не пробивается сквозь шум вьюги. Кажется, там за стеной метели лежит земля мёртвой тишины. Лишь изредка до сознания доходит лёгкий шорох шагов.

«…Четыре тысячи семьсот шестьдесят семь, четыре тысячи семьсот шестьдесят восемь, четыре тысячи семьсот шестьдесят девять…»

И вдруг… Я останавливаюсь. Сквозь шум ветра послышался далёкий собачий лай… Нет, это наверняка померещилось. «Четыре тысячи семьсот…» Но Дигирнес тоже останавливается и напряжённо прислушивается. И снова сквозь вьюгу явственно доносится собачий лай.

Несколько секунд мы стоим неподвижно, потом, не сговариваясь, поворачиваем и бежим на этот звук.

Из-за пелены снега неожиданно вынырнула решётчатая радиомачта. В стороне темнел длинный приземистый барак. Из трубы валил разгоняемый ветром дым.

Осторожно, пригибаясь к земле, мы обогнули дом. Позади у небольшой пристройки стояла запряжённая в сани упряжка собак. Чуть поодаль виднелась площадка с деревянными будочками на столбах — метеостанция.

Увидев нас, собаки залаяли с новой силой. Из пристройки вышел человек. Мы спрятались за угол дома. Человек внимательно осмотрелся вокруг, стараясь понять, что взволновало собак. Мы напряжённо следили за ним.

Человек был в толстом свитере и брюках, заправленных в меховые сапоги. Самое обыкновенное, обветренное на морозе лицо под вязаной, как у лыжника, шапочкой. Кто он — друг или враг?

Человек наклонился и, успокаивая, ласково потрепал по шее вожака упряжки. Вероятно, это был простой, симпатичный парень. Вот сейчас он с добродушной требовательностью скажет:

— Цыц! Ну, что расходились, кабыздохи?!

Я невольно подался вперёд.

— Куш! — сказал человек в свитере. — Klappt die Fressen zu, die Sauhunde![1]

Вздрогнув, я отпрянул назад, но было уже поздно.

Немец поднял голову. Наши взгляды встретились.

Резкий толчок отбросил меня в сторону. Дигирнес кинулся на немца. Они покатились по земле. Старик пытался вцепиться руками в горло противника. Немец был моложе и увертливее. Оправившись от неожиданности, он вскочил на ноги.

Я подоспел как раз вовремя. Но, падая вторично, немец с шумом распахнул дверь в пристройку.

— Kurt! — послышалось оттуда. — Was ist denn los?[2]

Оставив оглушённого немца, я помог подняться капитану.

Задохнувшись, он не мог говорить и только жестом указал на сани. Мы прыгнули в них. Ударом ножа Дигирнес перерубил верёвку, удерживающую нарты, и гортанно крикнул. Собаки понесли с места.

Из пристройки выскочил ещё один немец. И уже позади, за скрывшей нас метелью слабо хлопнуло несколько выстрелов.

9

Дигирнес оказался неплохим каюром. Размахивая длинным шестом, он ловко управлял собаками. Раньше я видел нарты только на рисунках и думал, что собак запрягают всегда попарно цугом, как лошадей в старинные кареты. Здесь же они были привязаны веером — каждая к передку саней. Все постромки были разной длины, и передняя собака мчалась со всех ног, а остальные стремились вцепиться ей в пятки.

Я растянулся в санях. С новой остротой захотелось есть. Пошарив в санях, нащупал мешок. В нём были какие-то жесткие, плоские предметы. Я развязал мешок. Там лежала высушенная до твёрдости камня рыба юкола. Впервые в жизни я держал её в руках. Немцы, видно, собирались в дорогу и положили её в сани для собак. Рыба оказалась совершенно безвкусной и невероятно жёсткой, но всё-таки это была еда. Я протянул рыбину Дигирнесу. Тот что-то пробормотал, — и юкола захрустела у него под зубами.

Поев, Дигирнес набил трубку и передал табак мне. Я чувствовал себя очень скверно. Мне казалось, что это нз-за моей неосторожности нас заметили немцы. Осторожно свернул тоненькую самокрутку.